что терпят, в детдоме, да еще и в роли учителя химии. Почему химия? Пристроили бы хотя бы трудовичкой, пол мыть и жарить яичницу она, разумеется, умеет…

– Итгар Вааганович, можно? – химичка стучать не стала, она, видимо, к его двери кралась, потому что обнаруживать свое присутствие не стремилась. – Я ненадолго.

– Заходите, Мария Львовна, открыто, – вздохнул Ит. – Что-то случилось?

«Пятница случилась, – подумал он. – Танцы в ДК. А потом случилось ещё что-то, что бывает по пятницам, и вот она здесь, ну конечно».

Мария Львовна, надо сказать, была действительно хороша собой – стройная, пышногрудая блондиночка с перманентом и подведенными глазами. Ладненькая милая фигурка, рост невелик (впрочем, тут высоких почти и не было), формы достойные, и во взгляде нечто этакое… туманное и многообещающее, но при этом наивное и чуть ли не невинное. Этакая Мэрилин Монро Мценского уезда. Одежда, правда, подкачала, потому что одежда эта была, во-первых, дешевая, и, во-вторых, подобрана безвкусно, аляписто, по мещански. Укороченная синяя форменная юбка, пиджак с ватными подплечниками, просвечивающими через слишком тонкую ткань, босоножки, расшитые бусинами – искусственный жемчуг и блестки. Полное фу, как говорила Берта, но, если принять во внимание вкусы шоферов лесовозов, вполне себе ничего. Для Морознова сойдёт.

– Итгар Вааганович, тут такое… – химичка тихонько прикрыла за собой дверь, и села напротив Ита за стол, облокотившись, причем так, что все прелести оказались как раз напротив докторских рук. – Такое… ну и, в общем, я опять к вам.

– Понял, – коротко кивнул Ит. – Вы снова?

– Ну… да.

– Мария Львовна, я же рекомендовал вам пользоваться средствами защиты, – безнадежно вздохнул Ит. – Ну вы же взрослый человек. Я понимаю, порыв, страсть… лето, наконец, но надо же как-то всё-таки думать головой-то!

– Кончились, – Мария Львовна мило покраснела. Ит откинулся на спинку стула, чтобы находиться подальше от прелестей, и покачал головой.

– Ну так купите, – с неприязнью произнес он.

– Стыдно, – она покраснела ещё гуще. – Надо в Пермь ехать.

– Так езжайте, – Ит рассердился. – Ладно, это вы уже сами. Что на этот раз?

– Чешется, – полушепотом произнесла она.

– Угу, – Ит поморщился. – Нет, ну так нельзя. Хорошо, в этот раз, судя по всему, молочница. А если сифилис? Вы позора боитесь? А без носа остаться не боитесь?

«Застращаю, – подумал он. – Ох, застращаю. Надеюсь, на пару недель хотя бы хватит».

– Боюсь, – Мария Львовна вытащила из кармана подшитый кружевом платочек, и промокнула глаза. Промокнула, впрочем, очень осторожно, чтобы не повредить тени. – Очень боюсь. Но, понимаете, так бывает, что…

– Бывает, – согласился Ит. – Люди взрослые, порой и не такое бывает. Но думать всё равно надо. Вот что, зайдите ко мне через два часа, отолью свечи, сделаете курс. Но чтобы в следующий раз приобрели изделие номер восемь, и носили с собой. И ещё, Мария Львовна, будьте вы разборчивее в выборе. Что это за кавалер такой, если у него даже на защиту денег нет?

– Есть у него деньги, – возразила химичка. – Он просто забыл…

– Угу. В который раз он просто забыл, если вы ко мне от него с такой наградой пришли? – спросил Ит. – Значит, и с другой забыл. Про это вы не подумали?

– Нет, – кажется, она растерялась. – А ведь и правда, где-то он же взял… ой, ну как же я…

– Обойдётся, – Ит встал. – Идите, и через два часа жду.

– Так чешется же очень, – казалось, химичка сейчас заплачет.

– Ну, почешетесь пару часов, – развёл руками Ит. – Мне приготовить надо лекарство, я такие формы не держу, у нас тут всё-таки дети, а не вендиспансер.

Из его кабинета химичка вышла красная от стыда, но обнадеженная скорым излечением – к Иту она за эти четыре года с подобными проблемами обращалась раз двадцать. Хоть бы она уже родила от кого-то, и осела хоть где-то, думал Ит. И лезла бы к нему со своими половыми проблемами и болячками, подцепленными от местного… гм… контингента. Да, именно что контингента, это, наверное, самое подходящее слово.

* * *

Берта пришла после обеда, она сегодня была выходная, и чем-то занималась в городе, но, видимо, занятия кончились, и Берта приняла решение вытащить мужа с работы пораньше, у того, по её расчетам, дел в этот день было немного. Пришла Берта при параде, в нарядном выходном платье, с яркой тряпичной индийской сумкой – сумка эта, заграничная, нездешняя, была предметом зависти почти всех детдомовских дам, в первую очередь, разумеется, Марии Львовны.

– Привет, – стучать Берта, конечно, не стала, зашла в кабинет, положила сумку на стол – в ней что-то звякнуло. – Отработал уже?

– Привет, – Ит закрыл последнюю на сегодня папку, тоже встал, обошел стол, и чмокнул Берту в щеку. – Да, всё уже, закончил. А откуда это ты такая нарядная?

– Собрание кружка, – пояснила Берта. – Мы там все сегодня были нарядные.

– Это какого? – удивился Ит. Берта в один кружок ходила, а другой вела сама. Первый был садоводческий, второй – математический. Ради математического, да еще и закрытого по летнему времени, Берта наряжаться не стала бы.

– Садоводы, – подтвердила его невысказанное предположение Берта. – Фотографировались для стенгазеты, показывали, что удалось взрастить. А потом ели, что принесли. У Гали была редиска какая-то уникальная, красная внутри, а Тамара всем показывала съедобный физалис, но только показывала, он у неё в горшке на подоконнике растёт.

– А ты? – Ит усмехнулся.

– Желтый кабачок, разумеется, – пожала плечами Берта. – Произвела фурор, просят вырастить семенной. Выращу, тем более…

– Тем более что их выращиваю я, – напомнил Ит. – Ладно, будет семенной, мне не жалко. Интересное что-то было?

– Не-а, – покачала головой Берта. – Совсем ничего. Что на обед давали?

– Да как всегда, – махнул рукой Ит. – Баланда «три капусты, две морковки, и куриная косточка».

– Бедный ты мой, – Берта вздохнула. – Бутерброд хочешь?

– Давай дома, – покачал головой Ит. – И я не бедный, это дети бедные. Никак не привыкну.

– Не напоминай, – попросила Берта. – Галчата голодные… кому бы бутерброд пристроить, а?

– Кто-то младший был на площадке, – Ит подошел к окну, выглянул. – Толик с Кирюшкой в футбол гоняют, отдай им. С маслом, небось?