— Почему же об этом… об этих операциях никто не знает?

— Знают. Медики, например, знают. Знают о психодинамических операциях, могут распознать следы такой операции. Кроме того, — Беккер усмехнулся в темноте, — никто ничего специально не скрывает. Просто правда тонет в массе слухов на обывательском уровне.

«Тем более что происходит вмешательство в психику людей», — неприязненно подумал Михейкин. Беккер засмеялся:

— Тем более что происходит вмешательство в психику. Михейкин промолчал, подумав: «Почти слово в слово — мои мысли».

— Слово в слово — твои мысли. — Беккер откровенно смеялся, но в голосе его слышался оттенок горечи. Михейкин принужденно пробормотал:

— Ну да, ты ведь у нас психолог. Профессия обязывает…

А Беккер продолжал, уже без смеха:

— Для любого человека характерна именно такая реакция. Именно в этом — одна из причин, почему на эту тему особенно не распространяются.

Он был прав, Михейкин понимал это. Но мысль о том, что над кем-то без его согласия совершается операция, пусть даже в интересах общества и не приносящая вреда нарушителю порядка, претила ему.

Неожиданно Михейкин задал вопрос:

— Тебе нравится твоя работа?

Похоже, это и был главный вопрос, для которого и начиналась вся беседа. Беккер натянуто засмеялся:

— Это тебе, а не мне надо быть психологом! — Ему наконец надоел этот разговор, полный недомолвок и недопонимания из-за ошибочной исходной посылки. Вносить же ясность Беккер не собирался. Каждый пытается лягнуть, выразить свое презрение.

Повисла неловкая тишина. Потом послышались грузные шаги. На веранду вышел Полетыкин. Постоял, привыкая к темноте, так и не привык, и брюзгливо сказал, не видя собеседников:

— Между прочим, завтра на семь утра назначено совещание. Это вам не мировые проблемы при луне решать. Работать надо будет. На свежую голову, выспавшуюся.

Он монументально постоял в дверях, внушительно помолчал и ушел в дом. Спать. Луны, впрочем, не было. И не могло быть, у Таврии не было естественного спутника.

Он не был старшим в рабочей группе. Старшим был Михейкин. Но Полетыкин забыл об этом. И Михейкин забыл: монументальность Полетыкина подавляла и внушала уважение. Беккер, видимо, тоже забыл, потому что ушел тут же, вслед за Михейкиным. Они лежали, каждый в своей комнате. За окнами густой темью повисла ночь, с чужими запахами и неземным небом.

Полетыкин спал крепко, как спят люди со спокойной совестью и хорошим здоровьем. Он лежал на спине, вытянув поверх одеяла загорелые волосатые руки. Лицо его во сне размякло и не было больше величественным. Михейкин, если бы не спал и увидел Полетыкина таким, не узнал бы его.

Позже всех в эту ночь уснул Беккер. Уже засыпая, он думал о Михейкине и мысленно говорил ему: «Это хорошо, что ты думаешь, что я стыжусь своей работы. Дело ведь не в том, гоняюсь ли я за преступниками или за мифическими «зелеными человечками», как говаривали в далеком прошлом, а в том, что я свою работу всегда стараюсь делать на совесть, нравится она мне или не нравится, есть от нее сиюминутная отдача или всю жизнь так, и придется гнаться за чем-то не существующим, словно за замком Фата Морганы…»

Кровать под ним качнулась и полетела куда-то. Уже совсем проваливаясь в сон, Беккер вспомнил неприязнь, которая сквозила в тоне Михейкина, и улыбнулся, подумав, что это благодаря ему, Беккеру, и другим работникам Управления общественной психологии, благодаря Службам безопасности всех уровней Михейкину и еще одиннадцати миллиардам михейкиных можно сторониться Управления, можно не сталкиваться со всем тем, о чем тог только что так брезгливо говорил. А неприязнь — подумаешь, неприязнь! Пусть себе Михейкин почувствует превосходство над ним, Беккером, да и над всеми работниками Управления.

«Это хорошо, что ты такой ершистый», — успел еще подумать Беккер и уснул. И улыбка так и осталась на его худом лице, едва различимом в слабом отблеске начинающего голубеть неба.

Полетыкин, хотя и был брюзгой и занудой, оказался превосходным работником. Беккер с Михейкиным только диву давались, столько он успевал сделать. На совещаниях Полетыкин громогласно возмущался поведением Габровского. Он не мог бы объяснить, что его так раздражало. А Беккеру было ясно, что причина — в неодинаковости Алексея. Именно это и выводило из себя пунктуального Полетыкина. Габровский всегда был разным, с разными людьми и в разных обстоятельствах. Он был разным, оставаясь самим собой. Это было трудно, если делать это специально, но Габровский был таким сам по себе. И Беккер проникся к нему уважением.

Работа группы подходила к концу. К возмущению Полетыкина, Михейкин, вместо того чтобы подвести черту и вылететь с полученными материалами на Землю, заперся вдруг на Вычислительном центре Таврии.

Беккер не разделял негодования Полетыкина. У него были свои заботы. Он довольно скоро получил перечень запросов, направленных Габровским на Землю, и размышлял над ними. Это были странные запросы. Габровскому нужны были все последние статьи по психоматематике и новейшие работы по физике пространства.

В психоматематике Беккер разбирался не хуже Габровского и статьи эти читал еще на Земле. Физику пространства ему было все равно не осилить, но вот личные вещи Алексея он осматривал со всем тщанием, какое только было возможно. Несколько фильмокниг — современная повесть в стихах, фантастика, опять фантастика. Исторический роман (середина двадцатого века), опять современная книга… Музыкальные записи — хорошо хоть они что-то добавили к облику Габровского, каким Беккер его себе представлял. Музыка, песни в новейших джей-ритмах… К удивлению Беккера, выяснилось, что Габровский и сам писал музыку. Оказалось, что хит «Босиком по звездам», который года два назад пела вся Система, написан именно Габровским. Как, впрочем, и целый ряд других, хотя и менее известных песенок.

По некотором размышлении Беккер пришел к выводу, что в самом этом факте нет ничего удивительного. Времени у космолетчиков хватает, вахты тянутся долго, и многие «космачи» занимаются чем угодно, от живописи до математики. И вполне, кстати, профессионально. Но то, что Габровский подписывал свои произведения псевдонимом, заставило Беккера задуматься. Ненадолго, правда, — в этом тоже не было криминала. Не остановило бы это внимания Беккера, если бы Габровский был жив. Но он был мертв, и Беккер читал его книги, слушал написанную им музыку и думал.

Словом, информации у Беккера было достаточно. С другой стороны, ее было достаточно мало для того, чтобы оставить простор для фантазии. Фантазировать Беккер не любил и в этом был солидарен с Полетыкиным.

Беккер и Полетыкин сидели в холле своего домика-изолятора и лениво следили, как два маленьких робота-уборщика проворно бегают по гладкому блестящему полу. Беккеру стало жалко их, и он бросил им скомканную бумажку. Они бросились к ней, один успел раньше и тут же втянул ее в себя. Второй разочарованно покрутился рядом и вернулся на свой участок пола — собирать невидимую глазом пыль.