Именно он возглавил горластую группу парламентариев, на американский лад создавших комиссию по расследованию злоупотреблений. Каковая всерьез вознамерилась проверить счета Папы в Швейцарии и «Лионском кредите», выяснить, на какие такие шиши Папа обзавелся виллами во Франции и в Италии.

Папа осерчал и в два счета доказал расшалившимся господам из парламента, что тут не Америка. Кстати, некий полицейский полковник чистосердечно признался на следствии, что именно эта комиссия вместе с Мукузели предлагала ему отравить президента, взорвать военное министерство и поджечь велосипедный завод (учитывая, какие методы следствия предпочитал полковник Мтанга, у него, пожалуй что, и древняя египетская мумия быстренько бы призналась в работе на эскимосскую разведку).

Особым указом президента парламент закрыли на неопределенное время ввиду насущной необходимости — санитарной обработки здания с целью полного изничтожения мышей и тараканов. Заупрямившимся народным избранникам, не желавшим покидать здание, быстренько помогла это сделать рота жандармов. На первых страницах газет красовалась фотография министра внутренних дел, брезгливо державшего двумя пальцами за хвост здоровенную дохлую крысу, по его словам, пристукнутую доблестной жандармерией прямо в зале заседаний.

Как легко догадаться, вскоре прошли новые парламентские выборы, где в избирательных списках смутьянов уже не было. Поскольку арестовывать разогнанных не стали, Мукузели и еще несколько парламентариев, наиболее пессимистически настроенных, успели задать стрекача за границу, где подняли страшный шум, взывая к мировому общественному мнению. Общественное мнение отреагировало на этот шум как-то вяло, а что до Франции, то какой-то третьеразрядный чиновник МИДа, выступив по телевидению, растолковал, что его страна в силу давних демократических традиций не вмешивается во внутренние дела других стран. Тем дело и кончилось. Народные массы как-то не спешили единодушно подняться на защиту своего заступника, Мукузели явно переоценил свою популярность и любовь к нему сограждан.

В эмиграции Мукузели прозябал. Поначалу изгнанники основали движение за освобождение страны от тирана, но очень быстро оно распалось на несколько самостоятельных (число таковых в точности соответствовало числу политических беженцев). Кое-какие гроши на жизнь Мукузели подбрасывали местные коммерсанты, тоже в свое время отправившиеся в изгнание из-за разногласий с Папой по поводу процентов и акций, — на всякий случай, вдруг да что-нибудь и получится.

Получился один пшик. Мукузели, на свое несчастье, оказался идеалистом и романтиком — серьезные спецслужбы с подобной публикой предпочитают не связываться по причине ее полной непредсказуемости. Единственное его достижение заключалось в том, что ему удалось выпросить у меценатов денежку на небольшую радиостанцию, маломощную и дешевенькую, умещавшуюся в двух комнатушках маленького домика. И вот уже два года доктор Мукузели по три раза в неделю выходил в эфир на часок, нудно и однообразно понося президента за казнокрадство и гонения на демократию.

Умов он этим не смутил и массы на борьбу с режимом не поднял — разве что в столице нашлась кучка последователей, украдкой малевавших на стенах считавшийся антиправительственным лозунг «Бахура! Лабарта!» (что означало «свобода» — на местном языке и искаженном французском). Лучшим доказательством совершеннейшей никчемности Мукузели как раз и было то, что он невозбранно занимался радиохулиганством целых два года. Иначе полковник Мтанга по свойственной ему живости характера давно бы что-нибудь придумал: ну, скажем, в постель к доктору заползла бы переночевать здешняя рогатая гадюка. У гадюк, помимо скверного нрава и ядовитых зубов, есть одно ценное качество: даже будучи взята живой, она никогда не сознается, на кого работает. Соседняя страна, где обосновался беглец (слева и севернее, если стоять спиной к океану, а лицом вглубь континента), была раза в три меньше Папиной державы, гораздо беднее, с вовсе уж символической армией, так что при необходимости никто не поколебался бы выбросить туда десант на вертолетах и сцапать Мукузели живьем (благо он обосновался в захолустном городишке всего-то милях в пятидесяти от рубежей покинутой родины — а граница пролегала по джунглям и саваннам чисто символически, у приютивших доктора соседей не имелось ни пограничников, ни противовоздушной обороны). В конце концов, когда года четыре назад обнаружилась гораздо более опасная кандидатура на вакантное место лидера эмигрантской оппозиции (бывший владелец одного из алмазных рудников, ничуть не романтик и не идеалист, с приличными капиталами и кое-какими связями среди европейских политиков), все кончилось быстро и грустно. Бедолагу обнаружили в Булонском лесу, покончившим с собой двумя выстрелами в затылок.

— Режьте мне голову, это не Мукузели, — сказал полковник Мтанга решительным тоном. — Во-первых, у него кишка тонка устроить хотя бы одно покушение, не говоря уж о пяти, во-вторых, я бы за месяц доискался. Нет у него ни возможностей, ни людей, способных пойти на такое дело. Только горсточка идиотов, главным образом, недоучившихся студентов, которые малюют на стенах. Я бы знал… — повторил он убежденно.

Мазур не стал развивать тему — в конце концов, полковнику и впрямь виднее. Снова на какое-то время воцарилось молчание, но полковник не выражал ни малейших намерений откланяться, сидел с таким видом, словно заявился надолго. Мазур, употребив еще одну дозу старого профилактического средства от всех здешних напастей, терпеливо ждал… Никакие дела его не отвлекали, ни срочные, ни пустячные.

Глядя в сторону, Мтанга вдруг сказал негромко, без выражения:

— Я порой опасаюсь чего-то вроде переворота.

— Есть основания? — поинтересовался Мазур.

— Точных данных нет, — сказал Мтанга, помедлив. — Но кажется иногда, что в воздухе что-то этакое носится. Дурное предчувствие, а они у меня частенько сбываются. В моих родных местах это в большом ходу… нет, я не про колдовство и всякое тому подобное, хотя я и колдовства насмотрелся, самого доподлинного, в глухих местечках чего только нет, это образованные горожане не верят, а мы-то… Гобсанто. Предчувствие, не обязательно дурное. Вы, может быть, и не верите в такие вещи, как белый и образованный…

— Вообще-то верю, — сказал Мазур. — Случалось иногда… всякое. Чутье и предчувствие порой не подводят…

— Ну тогда вы, может быть, меня и поймете. Никаких данных, никаких агентурных донесений, и, тем не менее, что-то такое ноет и свербит…

Мазур усмехнулся:

— И все хорошо, да что-то нехорошо…

— Простите?

— Это цитата. Из одной старой книжки.

— А… В общем, примерно так. Хуже всего, что дела в стране идут, в общем, хорошо.

— Почему? — искренне удивился Мазур.

Полковник усмехнулся:

— Вы человек в таких делах неискушенный… Знаете ли, перевороты сплошь и рядом случаются не в кризисы или тяжелые времена — как раз когда все спокойно и благополучно. Человеческая психология… Нет ни гражданской войны, ни политического кризиса, ни народных волнений. Народ живет, может, и бедновато, но с голода все же не умирают, никаким массовым протестом и не пахнет. Именно в таких условиях кто-то может решить, что настало его время. Ему кажется, что управлять страной в таких условиях довольно просто: нет серьезных проблем и трудностей, которые пришлось бы преодолевать, нет бунтов, сильной инфляции, экономика более-менее стабильна… Понимаете? Именно во времена относительного благоденствия…