многие годы. Новые заведения процветали. Более всего это касалось Сорреза. Сюда стекалось множество учеников со всей страны. Бенедиктинцы пригласили туда и многих наиболее образованных светских людей. Все они со своими семьями приехали в этот маленький город. Дети этих гражданских профессоров воспитывались в коллеже бесплатно. Позднее здесь образовался настоящий заповедник превосходных преподавателей всех наук и искусств. Лёгкость, с которой давались здесь уроки за небольшую плату, привлекала в Соррез всё новых учеников из пансионов других городов. Маленький город стал знаменит. Даже простым купцам было известно об этом заведении, где их дети получали весьма широкое образование. Многие иностранцы, более всего англичане, испанцы и американцы, приезжали сюда на несколько лет, чтобы находиться рядом со своими сыновьями и дочерьми в течение всего периода их воспитания.

Орден бенедиктинцев состоял в основном из людей очень мягких. Они выходили за пределы своих обителей и, как правило, получали то, что было им нужно, настолько их любили в мире. Это очень помогало Соррезскому учебному заведению, особенно во времена Революции. В то время директором здесь был дон Деспод, человек очень больших достоинств, но не посчитавший для себя возможным принести гражданскую клятву, требуемую в то время от духовенства, и удалился от своих обязанностей. Проведя несколько лет в отставке, он был призван уже императором и назван одним из главных сотрудников Университета. Все остальные бенедиктинцы Сорреза подчинились необходимости принести клятву. Дон Ферлюс стал директором, дон Абаль — его заместителем, и школа, несмотря на все революционные изменения, продолжала существовать, сохраняя те блестящие начала, которые заложил дон Деспод.

Когда вышел закон о секвелизации монастырей и продаже их имущества, это учреждение, казалось, должно было потерять свой престиж и вес, но все важные лица в стране были воспитанниками Сорреза и желали, чтобы оно сохранилось и для их детей. Жители города, рабочие, крестьяне, с большим почтением относились к отцам-бенедиктинцам и понимали, что разрушение этого заведения приведёт к разорению всего их края. Население обратилось к дону Ферлюсу, прося его заявить о готовности выкупить училище со всем его огромным имуществом. На аукционе никто не смог предложить большую цену, и директор стал собственником огромного монастыря и земель, которые его окружали. Администрация департамента дала ему большой срок для внесения денег. Со всех сторон ему одалживали ассигнаты, которыми он мог постепенно расплачиваться. Средства приносили и небольшие участки леса, выставляемые на продажу. Богатые местные фермеры поставляли всё необходимое коллежу продовольствие. Дон Ферлюс часто расплачивался с нанятыми преподавателями продуктами, что вполне их устраивало, поскольку в ту пору во Франции уже свирепствовал голод.

Дон Ферлюс с честью использовал то, что досталось ему по воле обстоятельств. Среди учащихся находилось около сотни креолов с Сан-Доминго, Гваделупы, Мартиники и из других колоний, которые из-за войны на море, а главное, из-за восстания негров были лишены возможности переписываться со своими родными. Дон Ферлюс оставил у себя все их семьи. По мере того как эти дети достигали взрослого возраста, он использовал их как помощников учителей, потом устраивал на различные административные должности. Позднее, когда политический горизонт просветлел, сначала Директория, а потом император помогали дону Ферлюсу в его добром деле. Гуманность и честность этого уважаемого человека способствовали распространению хорошей репутации его заведения и помогали его дальнейшему процветанию.

После смерти дона Ферлюса школа перешла в руки его брата Раймона Ферлюса, человека малоспособного, бывшего женатого ораторианца[15], неважного поэта, известного в основном длительной литературной войной, которую он вёл против г-на Баура-Лормьяна.

Престиж коллежа начал падать, когда в 1814 году Реставрация отдала его в руки иезуитов. Они тут же попытались отыграться на бенедиктинцах, разрушив здание, которое те подняли из руин. Университет, руководимый аббатом Фрейсинусом, принял сторону иезуитов. В то время г-н Раймон Ферлюс уступил место, которое он занимал в этом учебном заведении, своему зятю г-ну Бернару, бывшему артиллерийскому офицеру и моему соученику. Новый директор оставался далёк от насущных проблем этой школы. К тому же во Франции появилась масса новых коллежей, которые сразу же стали её конкурентами. Соррез постепенно терял свою прежнюю высокую репутацию и, в конечном счёте, стал одним из самых обыкновенных учебных заведений.

Теперь я вернусь к тому времени, когда меня отдали туда на учение. Я уже говорил о том, как дон Ферлюс спас коллеж от разорения и как затем, поддерживаемый заботой этого человека, он стал крупным учебным заведением, которое Революция оставила в покое. Монахи надели светские одежды, и обращение гражданин заменило прежнее дон.

Помимо этих нововведений, по существу в коллеже ничего не изменилось. Он продолжал мирно существовать в одном из тихих уголков Франции, в то время как вся страна стала ареной самых жестоких раздоров. Я сказал, что в основном ничего не изменилось, потому что занятия продолжали следовать обычным ничем не нарушаемым порядком. Однако было невозможно, чтобы бури и смуты, бушевавшие за стенами коллежа, совсем не ощущались бы внутри его. Я даже должен добавить, что дон Ферлюс, будучи человеком очень гибким, даже делал вид, что одобряет многое из того, чему он не мог помешать. Таким образом, стены коллежа были покрыты республиканскими лозунгами. Было запрещено обращение господин. Ученики, отправляясь в столовую или на прогулку, пели «Марсельезу» и другие республиканские гимны. Так как они постоянно слышали о подвигах наших армий, то некоторые из учеников старших классов записались в добровольцы, а другие мечтали об этом. К тому же вся эта молодёжь воспитывалась в военной среде, поскольку и до Революции Соррез был военным коллежем, где изучались военное дело, верховая езда, фортификация и многое другое. Со временем вся эта молодёжь прониклась военным духом, приобрела соответствующие привычки. Добавьте к этому, что костюм того времени придавал странный вид всем, кто его носил. Действительно, ученики носили грубые ботинки, которые они чистили раз в десять дней, серые грубошёрстные носки, широкие штаны и пиджаки коричневого цвета, без жилетов, расстёгнутые рубашки, покрытые чернильными пятнами, со следами красного карандаша. Галстуков не было, никаких головных уборов, волосы зачёсаны назад в виде хвоста или распущены. А руки! Руки настоящих угольщиков.

А теперь представьте меня, начищенного, одетого в костюм из тонкого сукна, наконец, просто элегантного, оказавшегося среди толпы семисот мальчишек, похожих на чертей, которые кричали: «А вот и новенькие!» Они с шумом оставили свои игры, сгрудившись вокруг нас, будто на их обозрение вывели каких-то удивительных животных.

Отец нас поцеловал и уехал… Моё отчаяние было беспредельным! И вот в первый раз за всю мою жизнь я остался один, поскольку брат оказался размещён