Обе они сели сзади, и он время от времени поглядывал на них в водительское зеркальце. Женщина откинула капюшон, и классическая правильность всех черт ее лица стала совершенно очевидной. С нее самой можно было писать картину или лепить скульптуру. Нет, скульптуру, пожалуй, нельзя было: слишком беспокойным было ее лицо. Ощущение беспокойства каким-то странным образом вызывал даже высокий мраморно-белый лоб, не говоря уже о вздрагивающих губах и разметавшихся по плечам прядях спутанных волос, темных и густых.

А девочка высунула из-под платка маленький покрасневший нос, шмыгала им и смотрела на Сергея с любопытством, таким же нежным, какой прежде была в ее глазах опаска. Один раз он встретился с нею взглядом в зеркале и улыбнулся. Она тут же улыбнулась в ответ и тут же смутилась.

– К крайнему дому, – скомандовала женщина. – И вообще, можете ехать обратно, отсюда мы сами дойдем.

– А картины? – напомнил Сергей. – Выгрузим их возле дома, и я отберу те, которые хочу купить.

– Это не дрова, чтобы их выгружать, – сердито сказала она. – Ладно, езжайте дальше, если колеса не боитесь пробить.

Крайний на улице дом оказался вблизи таким убогим, таким каким-то перекошенным, что непонятно было, как он вообще стоит еще на земле. Крыша сидела на нем, как кепка на пьяном – набекрень.

Сергей остановил машину у ворот – забор был не дощатый, а из кривых кольев – и, вынув из багажника картины, понес их к калитке. Женщина и девочка молча шли за ним.

Дверь домика распахнулась, и на крыльцо выскочила еще одна женщина, вернее, старуха – маленькая, сутулая, в таком же, как у девочки, ватнике, наброшенном на плечи.

– Да что ж это такое, Господи, наказанье на мою голову, Амалия, ушла, не сказала куда, ночь на дворе, холод какой, все себе по-женскому отморозишь, ребенка застудишь!.. – без единой паузы затараторила она. – Хоть бы записку оставила, совсем за человека мать не считаешь, а это кто с тобой? – Она наконец вгляделась в Сергея, щурясь в темноте после домашнего света. – Опять бомжа ведешь?

– Это не бомж, а весьма респектабельный господин, – насмешливо произнесла Амалия. – Он собирается купить мои картины.

– Тогда, значит, с психушки сбежал, – вздохнула ее мамаша. – Кто еще их купит?

– Несите картины в дом, – распорядилась Амалия. – Не здесь же их… выгружать!

Комната с низким потолком, в которую Сергей вошел из сеней, показалась ему неуютной и захламленной. Впечатление тоски и неуюта усиливалось и от затхлого деревенского запаха, и оттого, что освещалась эта комната одной тусклой голой лампочкой. Никогда он не видел такой убогой, ничем не прикрытой и, кажется, даже неприкрываемой нищеты.

Картин было пять. Не развязывая бечевку, которой они были связаны вместе, Сергей прислонил их к ножке стола, застеленного линялой клеенкой.

– Сколько вы за них хотите? – спросил он.

– За все? – поинтересовалась Амалия. – Вы же, по-моему, намерены были выбирать, для того и ехали.

– Я пришел в восторг от всех, – усмехнулся он. – Назовите, пожалуйста, их общую цену.

– А сколько они, по-вашему, стоят? – прищурившись, спросила Амалия.

Теперь в ее голосе слышалось уже не презрение, а отвращение.

– Я картин не пишу, – ответил Сергей, прямо глядя в ее прищуренные, но все равно большие глаза. – И не продаю. Пишете и продаете их вы, так что и цена ваша. Сколько?

Под его взглядом глаза ее открылись широко и удивленно. Они даже не открылись, а словно распустились, как неизвестные черные цветы.

– Ну допустим две с половиной тысячи. Долларов, – медленно проговорила она. – По пятьсот за штуку. Устраивает вас такая цена?

– Устраивает.

– Вот только наличных с собой нет, одна кредитка? – насмешливо спросила Амалия.

– Здесь, по-моему, нет банка, чтобы я мог расплатиться кредиткой, – в тон ей ответил он. – Но именно сегодня у меня при себе достаточно наличных. Такое стечение обстоятельств.

Достаточно наличных было у него при себе потому, что ярославские телевизионщики расплатились черным налом. И это была сумма гораздо большая, чем та, которую, явно наобум, из одного лишь желания его разозлить, назвала Амалия. Только во внутреннем кармане пиджака лежали пять тысяч. Но, конечно, отдать половину из них за то, чего он почти не разглядел и что уж точно не собирался покупать, это было как-то… Зачем он это делает, Сергей не понимал. Никогда в жизни он не совершал поступков, равных этому по бессмысленности.

Старуха у него за спиной ахнула, а девочка радостно засмеялась.

– Вот деньги, – сказал он и снова поднял с пола связку картин. – До свидания.

Он хотел сказать, чтобы она больше не стояла на дороге с девочкой, но ему и без того было неловко и даже стыдно. В этом его поступке была не только бессмысленность, но и та пошлая эффектность, которую он всей душой ненавидел. Ему хотелось поскорее уйти и поскорее забыть эту женщину.

Но, прежде чем уйти, он еще раз прямо взглянул в ее огромные глаза. Они были не черные, как ему сразу показалось, а темно-серые – цвета мрачных грозовых туч.

Амалия молчала. Сергей повернулся и пошел к двери. Картины неудобно болтались у него в руке и били по ногам.

Он швырнул их в багажник и, сев за руль, долго не трогался с места. Надо было немного отойти от всего этого, нельзя было ехать в таком состоянии, тем более в кромешной темноте, которая сгустилась за то время, пока он черт знает чем занимался.

Наконец он повернул ключ зажигания и начал разворачиваться посреди деревенской улицы. И тут же понял, что с машиной что-то не так. А еще через минуту, выйдя из нее, понял, что именно не так: задние колеса были спущены, притом не одно, чтобы можно было поставить запаску, а оба.

Сергей выругался, пнул колесо ногой и, в сердцах хлопнув дверцей машины, пошел обратно к калитке.

Дверь открылась сразу же, как только он постучал. Кажется, все три обитательницы дома стояли под нею, ожидая его возвращения.

– Я же тебе говорила, – насмешливо сказала матери Амалия. – Они любят красивые жесты, но не до такой степени. Не волнуйтесь, я еще не потратила ваши деньги, – сообщила она Сергею. – Можете получить их обратно. Только картины тоже придется вернуть. Или вы их уже выбросили?

– У вас дурной глаз, – сердито сказал он. – Я пробил колеса, как вы и предупреждали.

– Это не мой дурной глаз, а особенности местных дорог, – мгновенно ответила она. – Главные проблемы России – дураки и дороги, разве вы не знаете?

«Все в наличии, – чуть не сказал он. – И дурак, и дороги».

Но вместо этого спросил:

– Здесь есть поблизости шиномонтаж?

– Я понятия не имею, что это такое, – пожала плечами Амалия. – И никогда не интересовалась, есть он здесь или нет. По-моему, здесь вообще ничего нет.