Чтобы понять, в чем заключалось последнее преступление, за которое пострадало от инквизиции чуть ли не самое большое число людей, надо знать, что когда Фердинанд и Изабелла Кастильские изгнали всех евреев из Испании, те бежали в Португалию, где были приняты под непременным условием принятия христианства. На это они согласились или, вернее, сделали вид, что согласились, и хотя все они крестились, тем не менее коренное население страны питало к ним явное презрение, не веря искренности их обращения. Крещеные иудеи получили наименование «новохристиане» в отличие от истинных христиан, но со временем путем браков те и другие нередко смешивались между собой. Однако подобные браки всегда считались позорящими для старых, родовитых семей, и потомство, происшедшее от такого брака, в течение многих поколений оставалось в презрении, испытывая упреки в примеси новохристианской крови в их роду. Потомки родовитых фамилий, вступавшие в брак не только с новохристианами, но даже и с потомками таковых, утрачивали свои кастовые права и прерогативы, выбрасывались из своей среды, и так как в Испании, а равно и в Португалии генеалогия каждой дворянской фамилии всем известна, то на таких отщепенцев смотрели с недоверием, и эти несчастные никогда не могли быть спокойны ни за себя, ни за своих близких по отношению к инквизиции, которая всегда могла обвинить их в жидовстве, то есть в возвращении к обычаям и ритуалам иудейской религии.

Ознакомив наших читателей, кажется, в достаточной мере с порядками инквизиции, насколько это нужно для нашего рассказа, мы теперь будем продолжать самый рассказ.

После того как Амина пробыла несколько часов в подземной камере, к ней вошли двое тюремщиков и, не произнеся ни единого слова, ни единого звука, распустили ее длинные шелковистые косы и отрезали их. Амина только презрительно скривила губы и без малейшей попытки сопротивления предоставила им исполнить то, что им было приказано. После того они так же молча удалились, и она вновь осталась одна.

На другой день снова явились те же тюремщики и, приказав ей разуться, потребовали, чтобы она босая последовала за ними. Амина повиновалась, и ее ввели в залу суда, где она застала только одного великого инквизитора и его секретаря.

Зала суда представляла собой большую длинную залу с двумя рядами высоких окон с той и другой стороны, с низкой, широкой, железом обитой дверью, через которую вводятся осужденные. В центре на небольшом возвышении стоит длинный стол, накрытый большой суконной скатертью из перемежающихся широких полос синего и верблюжьего цвета. У стены противоположной двери, в которую вводят осужденных, между окон возвышается громадное распятие.

Тюремщик молча указал Амине на низенькую деревянную скамью, приглашая ее сесть.

После нескольких минут внимательного изучения наружности и выражения молодой женщины секретарь наконец обратился к ней с вопросом:

– Как вас зовут?

– Амина Вандердеккен!

– Откуда вы родом?

– Мой муж уроженец Нидерландов, а я – восточного происхождения.

– Кто такой ваш муж, какое он занимает положение?

– Мой муж – капитан судна Голландской Ост-Индской компании!

– Как вы попали сюда?

– Наше судно потерпело крушение, и мы с мужем потеряли друг друга!

– Кого вы здесь знаете?

– Одного только патера Матиаса.

– Какое у вас есть имущество?

– У меня нет никакого: то, что я имею, принадлежит моему мужу.

– Где находится то, что вы сейчас имеете?

– На хранении у патера Матиаса.

– Известно вам, почему вы здесь находитесь?

– Нет, совершенно неизвестно! – ответила Амина. – Скажите мне, в чем меня обвиняют!

– Вы должны знать, совершили вы что-нибудь преступное или нет. И всего лучше для вас теперь же сознаться во всем, в чем вас упрекает ваша совесть!

– Моя совесть не упрекает меня решительно ни в чем!

– Так, значит, вы ни в чем не хотите сознаться?

– Но мне не в чем сознаваться! Я не сделала ничего такого, что считала бы дурным или в чем раскаивалась бы в душе!

– Вы говорите, что вы восточного происхождения. Но вы христианка по религии?

– Я отвергаю вашу веру!

– Но вы жена католика?

– Да, мой муж ревностный, убежденный католик.

– Кто вас венчал?

– Патер Сейсен, католический священник того местечка, где жил и родился мой муж!

– А вы вступили в лоно католической церкви? Неужели он, этот католический священник, решился сочетать вас браком с добрым христианином без того, что вы приняли святое крещение?

– Надо мной были произведены какие-то обряды, на которые я согласилась ради того, чтобы стать женой человека, которого любила.

– Это, вероятно, было крещение, не правда ли?

– Весьма возможно; мне кажется, что это именно так называлось.

– А теперь вы говорите, что отвергаете христианскую религию!

– Да, после того, как я увидела, как поступают люди, исповедающие эту религию, я отвергаю ее, но в то время, когда я вступала в брак, я была готова принять ее и приобщиться к ней.

– Как велико ваше имущество, находящееся в руках патера Матиаса в настоящее время?

– Несколько сот долларов; ему это известно в точности, спросите у него.

После этого великий инквизитор позвонил в колокольчик, находившийся у него под рукой на столе.

Явились тюремщики и по движению руки великого инквизитора отвели Амину обратно в ее камеру.

«Почему это они так настойчиво расспрашивают о моем имуществе, – подумала Амина, – если оно им нужно, пусть берут. Но в чем состоит их власть? Что они могут сделать со мной? Ну, вероятно, через несколько дней я все это узнаю!» – решила она. Но – увы! – как горько ошиблась молодая женщина, говоря о нескольких днях: могли пройти и месяцы, и годы, прежде чем она узнала бы что-нибудь, если бы через четыре месяца после ее заключения не было назначено великое торжество аутодафе, не праздновавшееся уже почти три года вследствие того, что все еще не было достаточного числа жертв, которых можно было, ради придания особого торжества и внушительности, сжечь во славу католической веры всенародно на площади; для пущего торжества нужно было непременно воздвигнуть несколько костров, и чем больше, тем лучше! Если бы не требовались еще жертвы для костров, бедная Амина не так бы скоро вырвалась из подземных тюрем инквизиции, где несчастные томились не только годами, но иногда даже десятками лет. Тем не менее целый долгий, томительный, нестерпимый месяц мучительной безызвестности прошел раньше, чем Амину снова призвали в залу суда.

Здесь ее снова спросили, готова ли она сознаться в своем преступлении, но Амина, раздраженная долгим заключением, возмущенная несправедливостью своих судей, отвечала резко и гневно: