Путешествие могло помочь мне успокоиться. Я должен был восстановить свое Ка для нового тяжелого испытания. Для начала я намеревался убедить Эйе не вступать в открытую борьбу с Хоремхебом (я уже не считал его своим отцом, хотя в глубине души что-то противилось этому). Если смогу, я убью Нахтмина, хотя это несовместимо с предложением, которое я собирался сделать его отцу. Если не сумею убедить Эйе, то по меньшей мере успокою свою совесть и буду знать, что он собирается делать… И, получится или нет, я очень хотел вернуться к Нефертити.

В эти последние дни я думал о ней не так много, как в течение большей части моей жизни, а нужно было понять, как заговорить с ней.

Я не знал, в каком она теперь состоянии, и если она стала сама собой, мне придется убеждать ее забыть прежнюю жизнь и продолжать таиться… И наконец-то признаться ей в своих чувствах и умолять, чтобы она простила мое коварство.

А если она пребывает все в том же состоянии и снова будет путать меня с Эхнатоном… ну так я стану ее Эхнатоном! Уже пришла пора подумать и о себе, стать немного эгоистичнее. Мы были бы счастливы вместе, однако я мог бы в конце концов сделаться не менее безумным, чем она, считающая меня таким же богом, как и Эхнатон.

Без сомнения, именно это и случилось с добрым фараоном. Его замыслы были благородны, намерения тверды, но эта женщина способна свести с ума любого, если даже каменный Хоремхеб был в нее влюблен…

Евреи были хорошими людьми и не рисковали появляться сейчас, когда при неуступчивом Хоремхебе с рабами стали обращаться жестче. Несомненно, они понимали все правильно, хотя не обходилось и без фанатизма. Хоремхебу все же придется взять в союзники кого-нибудь более человечного, вроде Эйе, но понемногу добрый человек в нем будет исчезать, военачальник съест его живьем.

Я радовался своему путешествию. Мое тело стало сильнее под действием солнца, а душа возродилась под действием луны.

Приблизившись к заселенным территориям, я благоразумно старался никому не попадаться на глаза. Я раздумывал, каким образом попасть в Фивы, теперь совершенно закрытый для чужаков город, где очень придирчиво проверялись пропуска. У меня пропуска не было, и я должен был как-то выиграть время. Я подумал, что, если бы мог наняться работником в каком-нибудь селении неподалеку от Фив, то, возможно, сумел бы проникнуть в город.

Для начала нужно было рискнуть появиться в одном из этих селений, где, если вдруг меня узнают, было бы больше возможностей убежать, чем в самих Фивах, откуда бегство представлялось немыслимым.

Так что я в конце концов вошел в одно из селений.

Я совершенно потерял ощущение времени, но теперь сообразил, что наступил первый месяц Шему, потому что крестьяне готовились к сбору урожая. Был период праздников, и это предполагало, что контроль несколько ослаблен. Я вошел в селение ближе к вечеру, когда его обитатели уже опьянели, празднуя благословение богов, ниспославших обильный урожай, который предстояло собрать.

Их условия жизни при Темных ухудшились, поскольку подати сильно увеличились, к тому же был введен сбор на военные нужды. С одной аруры[13] приходилось отдавать зерна практически вдвое больше. Но теперь, когда война была выиграна, перспективы улучшились.

Все жители пели и танцевали под звуки немудреных музыкальных инструментов (очевидно, те музыканты, кто хоть сколько-то ценились, ушли на заработки в город), пили и заразительно смеялись, хотя для моей измученной души контраст был так велик, что моя улыбка была робкой, а выражение лица оставалось тревожным.

Мое Ка, казалось, не ощущало удовольствия от этого веселья, словно я все еще чувствовал себя виновным в пережитом ужасе и не мог принять этой радостной суматохи, как погрузившаяся в траур женщина, у которой умер муж или сын. Я не осмеливался смеяться, а когда танцующие приближались, мне казалось, что они хотят напасть на меня, и я не мог удержаться от резких жестов.

Я даже не заметил, как мне передали кувшин пива, а когда он оказался у меня в руках, я смотрел на него с опаской, вспоминая вечер, когда мы пьянствовали с военачальником…

В конце концов я пожал плечами… А, все равно, вдруг это поможет мне забыться!

Я с удовольствием выпил, и мне понравилось, что пиво было не очень крепким, оно согревало и освежало после целого дня ходьбы.

Одну из песен я помнил, ее пели в Ахетатоне. Она была скорее печальной, чем веселой, в ней говорилось о том, что нужно радоваться сегодня, так как впереди ничего нет.

Но здесь исполняли песню отнюдь не печально. Рядом носились ребятишки. Оружие я спрятал под одеждой, хотя перебинтованные раны и походка выдавали мое ремесло.

Толпа двинулась к храму странных пропорций и очень большому для такого селения. Суматоха праздника все нарастала, казалось, что кульминацией станет приношение богу или богам храма.

Я видел улыбки детей, которые напомнили мне учеников в капе. Люди, окружавшие меня, радовались празднику. Пиво понемногу развеселило мое сердце, мне стало теплее, хотя раньше я все время ощущал холод.

Я не думал, что среди этих добрых людей может таиться какая-то опасность, казалось, здесь царят только радость и веселье. Но даже под конец праздника я так и не расслабился полностью. Мой рост, намного больше среднего, позволял мне видеть, хотя и не без труда, как готовятся к церемонии.

Чужая радость действовала на меня словно целебный бальзам. Я видел, с каким благоговением жители селения относятся к собранным плодам земли. Они, со своей благословенной скромностью, казались мне хрупкими, как дети, невинными существами; стоило сражаться, чтобы сохранить их радость…

И я почувствовал гордость оттого, что я египтянин, несмотря на алчность Темных, лицемерие фараонов и корыстолюбие знати, поскольку настоящей ценностью страны были эти скромные люди. Это их тяжелым трудом создавалось благосостояние страны, благодаря им крепла власть фараона…

Так что стоило воевать с хеттами, чтобы насладиться этим празднеством, вне зависимости от того, какой бог считается здесь главным.

Я получил еще большее удовольствие от второго кувшина пива, который мне передали. В ответ я искренне улыбнулся и горячо поблагодарил жестом.