Эй! Подать пану поросенка с моим любимым гороховым соусом! Вы любите гороховый соус?

— Да, ваша милость! Кто же из поляков не любит гороховый соус? Но причина моей озабоченности в другом. Я осмотрел лагерь. Мы стоим здесь дурно. Это ведь какая-то впадина. Мои пушки наполовину потеряют свою огневую мощь. Не лучше ли было бы отойти под Брацлав?

— Ну конечно, не лучше! — Мартын Калиновский на этот раз изобразил на лице иную улыбку: вельможную, холодную, ставящую неразумного советчика на место. — Здесь, при Батоге, прекрасные пастбища. Вы заметили, какие кони у нас? Они лоснятся. Обычно при таком стоянии кони худеют, а у нас этого не произошло. Во-первых, май, многотравье, а во-вторых, ваш гетман обо всем позаботился. В этом лагере мною собрано столько всевозможного фуража, что мы можем без ущерба для себя и для наших лошадей стоять хоть два года.

— Но что известно о противнике, где он? — спросил Марк Собесский. — Мы имеем сведения, что Хмельницкий снова позвал татар и татары пришли к нему. Однако мы не знаем, сколько их и где они.

— Мы все знаем, — возразил Мартын Калиновский, — и даже более того… Хмельницкий ныне совершенно неопасен. Татарское войско нуреддина, которое пришло ему на помощь, только для виду нацелено на наш лагерь, на самом же деле оно направлено против самих же казаков. — Калиновский опустил глаза и, оттягивая книзу верхнюю губу, представил на обозрение свою третью заготовку — улыбку дипломата. — Разумеется, секрет, но некоторые секреты следует не таить, а наоборот — распространять. Среди казаков большие раздоры. Хмельницкий казнил двух полковников. Есть сведения, что несколько его полков ушло к русским. Против нас из своих пятнадцати или шестнадцати полков Хмельницкий смог выставить только четыре.

«Боже мой! — Стефан Калиновский страдал, слушая отца, смотреть на него не было силы. — Неужели и я столь же тщеславен и недалек?»

Стефан взглядывал на застолье и вместо усмешек видел на одних лицах восхищение, на других понимание… Хотелось вскочить и крикнуть: «Да опомнитесь вы? Какой корысти ради вы подыгрываете выжившему из ума старику? Он же погубит вас!»

Рука тянулась к вину, потому что все было ужасно: и то, что отец говорил, и то, что думалось об отце.

— Ваша милость! — обратился к гетману Марк Собесский. — Для предупреждения внезапного нападения не следует ли направить в глубь страны легкий подвижной отряд, который, не входя в соприкосновение с противником, следил бы за продвижением основных его сил?

— Панове! — воскликнул гетман Калиновский, оправляя левой рукой правый ус. — Вы такие молодые и такие все озабоченные. На дворе май! Берите пример со старика. Музыканты, полонез!

Он сам начал танец. Седенький оселедец его топорщился, лицо было сурово, движения величавы. Кавалеры, ведя друг друга, подражали гетману.

Танец окончился, и все столпились вокруг гетмана, а он, опять уже с бокалом, подбоченясь, говорил проникновенно:

— Деды и прадеды смотрят ныне на наше дружество и радуются ему. Да, пан Собесский, мы пошлем разведку! Будь по-вашему! Да, пан Прицинский! Пушки должны стоять хорошо. И если будет в том необходимость, мы покинем наш лагерь и перейдем в Брацлав. Я счастлив, что вы все командиры думающие и действующие. Выпьем же за начало конца, ибо в нашем единении я вижу конец казачьей вакханалии. Был Хмель, теперь будет им похмелье.

Грохнули пушки, затрещали ружья.

— Рано палить! — топнул ногой Калиновский — Я не договорил.

Кто-то торопливо отбросил полог шатра.

— Татары!

— К оружию! — вскричал коронный гетман, осушил кубок и только потом пришел в себя. — Татары, говорите? Откуда?

Никто ему не ответил: командиры выскакивали из шатра, разбирали коней и мчались к своим частям.

Гетман, ловя пьяными ногами зашатавшуюся землю, выбежал из шатра. Татары, преодолев редуты в расположении шляхетского ополчения, рубили головы, как лозу.

Мартын Калиновский с земли, по-молодому прыгнул в седло, выхватил из ножен саблю.

— За мной, Речь Посполитая! За мной!

Он помчался на татар со своим знаменосцем и полусотней охраны. К нему присоединилась хоругвь Стефана Калиновского и конный отряд Марка Собесского.

Татары, не принимая боя, стали уходить и ушли, понеся малые потери.

Попавшие в плен вели себя смело. Они говорили, что Хмельницкий пришел с четырьмя полками: с Чигиринским, с Черкасским, Переяславским, Корсунским. С ним нуреддин. У нуреддина сорок тысяч. Говорили, что армия эта стоит наготове, а разгром Калиновского Хмель доверил своему сыну, у которого свой казачий полк и шестнадцать тысяч перекопского бея.

Слухи о нависшей смертельной угрозе пронеслись по лагерю, как летит огонь по степи.

Мартын Калиновский сидел у себя в шатре, придумывая хитроумный план ночного сокрушительного удара, когда вбежал сын Стефан.

— Отец!

— Спокойно! — приказал старший Калиновский, демонстрируя подчиненным полное самообладание.

Стефан взял отца под руку и отвел его в сторону.

— Шляхетское ополчение и часть конницы взбунтовались. Решено схватить тебя и выдать Хмельницкому. Скорее. Они уже идут.

— На коней!

Калиновский опрометью бросился вон из шатра. Прискакали на редут, обороняемый немецкой пехотой. А за ними уже гнались. Рухнул шатер гетмана.

— По изменникам огонь! — скомандовал Калиновский наемникам, и те, послушные верховной власти, развернулись и дали залп по коннице.

Наемники знали свою работу. Они не пугали, они били по цели. Второй их залп окончательно отрезвил покушавшихся на гетмана.

3

Они сидели на кошме, пили кумыс. В шатер, словно на колесе, вкатил на кривых ногах отец жены Исы-бея.

— Все наши вернулись, — сказал он, — но у них стреляют.

— Тем меньше достанется пуль на нашу долю. — Иса-бей хранил на лице покой и власть всеведущего. — Пусть воины отдыхают.

Тесть, поклонившись, вышел передать приказ бея войску.

Тимош улыбнулся, а Иса-бей захохотал, откинулся на подушки, проливая на халат кумыс.

Они понимали друг друга. Для них, двадцатилетних, стало привычным ездить впереди своих войск, но нынче они были не по одному прозвищу полководцы, их командам повиновалась многотысячная армия. У Исы было шестнадцать тысяч, у Тимоша — восемь.

— Помнишь, как дрожали тогда ночью, когда отец приехал? — спросил вдруг Тимош.

— Помню, — сказал Иса. — Я стоял у окна и дрожал. Только не от страха. Я хотел, чтобы к нам сунулись! Я Аллаха молил, чтобы сунулись скорее, потому что сон одолевал меня.

— Сегодня нам придется бодрствовать, — сказал Тимош. — Ты поднимай людей до зари. Ударишь со стороны степи. Отвлечешь. Мои казаки будут ждать твоего удара. Как только поляки втянутся в дело, мы атакуем их лагерь со стороны леса.

— Не простое дело — принцессу в жены добыть! — засмеялся Иса.

— А что мне принцесса! — зарделся Тимош. — Мне лишь бы ляхов рубить.

— Мстишь пану Комаровскому, который