Уже через три дня друзья поняли, что искать Шамбера в Варшаве столь же разумно, сколько отыскивать пресловутую иголку в пресловутом стоге сена. Решили «ехать на место», то есть найти ту корчму, в которой останавливалась французская карета накануне роковой ночи. В Варшаве это казалось куда как просто, а на деле обернулось новой проблемой. Кажется, ехали из Парижа торной дорогой, в нескольких верстах от Варшавы — то ли в двадцати, то ли тридцати — встали на постой, так проскочи торную дорогу вдоль и поперек и найдешь нужную придорожную гостиницу. Ан нет…

Все придорожные заведения, в которых они завтракали, обедали и ужинали, по описаниям походили на ту, где состоялось некогда соревнование на пари «кто кого перепьет». Описания были столь общи и смутны, что порой напоминали сновидение: зал просторный, потолок низкий, пахнет какой-то дрянью, у стены бочки с затычками — в них пиво или сидр, хозяин плут… Да, да, еще важная подробность: лавки у стола в нужной гостинице были уже обычных, очень неудобно на них сидеть, не лавки — насест куриный. Ну как по таким приметам найти корчму, в которой пил год назад? Матвей, однако, был совершенно уверен в себе и не уставал повторять:

— Когда увижу, сразу узнаю! А эта не та, точно…

— Ну почему не та, посмотри внимательно!

— Потому что в той корчме коновязи у крыльца не было, а здесь вон торчит.

— И еще в той корчме сорока на заборе сидела, а здесь забор порожний!

— А ты не ерничай. Здесь ворота фасонные, я таких и не видел никогда.

Следующую корчму Матвей отмел сразу, потому что у хозяина дочка была хорошенькая, а он ее, как и ворота, видит в первый раз.

— Пойми ты, я такие вещи никогда не забываю. Я бы эту девицу — на щечках ямочки — на всю жизнь запомнил.

Потом следовала корчма, где «приступок у двери слишком высок», пятое, а может, шестое заведение Матвей отверг потому, что в нем ветла стояла у колодца, а в нужной корчме «никакой такой ветлы не было, и колодец был не журавлем, а каменный, с воротом, я сам лошадь поил». Теперь становилось совершенно очевидно, что карета ехала к Варшаве путем не кратчайшим, а извилистым, с торных дорог сворачивала, предпочитая пути проселочные и трактиры незаметные.

Меж тем активность двух заезжих русских привлекла внимание аборигенов. Козловский и Люберов еще в ворота въезжают, а расторопные слуги или случившиеся рядом крестьяне уже предупреждают хозяина: это те двое, из Петербурга, что ищут породистых лошадей, за постой платят щедро и очень интересуются, не проезжал ли здесь недавно некий француз — фигурой стройный, лицом хмурый, безусый, в серебряных перстнях, в черном одеянии при черном же парике.

И в последней корчме заезжих негоциантов встретили прямо у порога, и встретили любезно.

— Пива на стол! Или желаете вина с дальней дороги? Можем предложить дичь на вертеле и телячий бок под черным маринадом.

Матвей только опустился на лавку у угла, так и замер, с любопытством вертя вокруг головой, а потом горячо зашептал Родиону в ухо:

— Мы на месте… Право слово, Родька, я эту корчму задницей почувствовал. Лавки узкие… И эта голова кабанья на стене, видишь? Я ж с этой свинячьей головой чокался, чуть бокал о клыки не разбил.

— Что же ты раньше об этой кабаньей голове не говорил? Так бы мы эту корчму еще вчера нашли. Она так и называется — «Белый вепрь».

— Да забыл я все напрочь. А сейчас увидел эту рожу — все вспомнил. Вот здесь Виктор покойный сидел, здесь — Шамбер. И никакого разговора о том, что он собирается ехать один, то есть не в карете с нами, не было.

— Ас чего бы ему с тобой этим делиться?

— Ладно, умыл! У Шамбера сак дорожный был, он ключ от него носил на шее. Значит, дорожил — так ведь? А он этот сак в карете оставил.

— Тихо, умерь свой пыл. И не так громко. Смотри…

К столу подходил хозяин. Известного всей округе человека звали Адам. Говорят, имя каким-то образом накладывает отпечаток на человека и неведомым способом лепит его внешность и даже судьбу. Хозяин корчмы мог быть похож на прародителя разве что в младенческом возрасте, когда все дети на одно лицо. Но, как мы знаем, Господь сотворил Адама сразу прекрасным юношей с чистой душой. Наш же Адам фигуру имел несоразмерную, голову несимметричную, хоть сбоку на нее смотри, хоть в фас, уши пельменями, а черные от загара щеки придавали ему свирепое выражение. Но несмотря на некрасивость, лицо его было умным. И по обстановке принимало выражение плутовства, угодливости или подозрительности. Чтобы закончить портрет, надо сказать, что глаза у Адама были разной величины, со временем правое веко одрябло и перестало слушаться хозяина. Теперь один глаз был яркий и необычайно любопытный, а другой полузакрытый, словно ленившийся смотреть на белый опостылевший свет.

— Породистыми лошадьми интересуетесь? Очень хотел бы помочь вашей милости, но уж слишком неподходящее время для подобных приобретений. Сейчас всюду закупают лошадей как для драгунской русской службы, так и для польской кавалерии. А кто не дает, так у того силой берут. Прямо беда! Даже чинов духовных и светских обязали поставлять коней. Но разве это кони? Так… мужичья скотина.

Видя интерес постояльцев к его словам, Адам продолжал с еще большим жаром:

— Вам бы здесь раньше побывать, лет эдак пятьдесят назад. У князей Гондлевских знатные заводы были.

Родион пригласил хозяина к столу, и тот немедленно согласился, на столе высилась уже целая батарея бутылок.

— А кто такие Гондлевские? — спросил Матвей.

— О, это фамилия знатных панов, которым принадлежала раньше вся округа. Богатый был род, но все беднеет, все приходит в упадок.

Адам необычайно ярко описывал экономические трудности, которые пришлось перенести местному князю. Конюшни Гондлевских чуть ли не первыми ощутили на себе денежные невзгоды хозяев. А ведь были времена! Ранее Гондлевский в подражание королевскому двору запрягал в карету так называемых тарантов, то есть пятнистых, как леопарды, лошадей. Высоко ценились жеребцы светлой масти. Для парадности им красили гривы в зеленый или красный цвет.

— Роскошно, знаете ли, празднично! Ноздри у лошадей белые, глаза красные. Большинство пород ввозили из Испании. А иные паны, что победнее, тоже хотели тарантов, фасонили, значит… Поэтому покупали жеребца, брали краску, кисти и наносили нужный цвет, вот тебе и тарант.

Хозяин смеялся так заразительно, что скоро и Матвей с Родионом заливались вместе с ним. Перейти с лошадей на заезжего француза не составило труда, Адам, казалось, предугадывал все вопросы.

— Нет, француз в черном сейчас не появлялся. А ведь я вас узнал! — сказал он вдруг, подмигивая Матвею ярким глазом. — Это ведь вы были здесь в прошлом годе?

— Вот и я вас узнал, — радостно согласился Матвей.

— Знатная попойка была! А не того ли вы француза ищете, что был с вами в прошлом году? Вы с другом, простите, перепились, а этот, в черной шляпе с пером и с козырьком — вот так, — Адам приложил ко лбу огромную ручищу, — был как бы ваш судья. Платили щедро, я тогда хорошие деньги на вас заработал.