— Ну какие это стихи, так, мысли в стол… достали, вот ей по листочку из дневника и отправлял.

— Прямо из стола?

— Можно и так сказать.

В голове Кирилла вдруг возникла кухня, запах супа, кофе и супа, перемешанного со спорами. Вот уже облака образовали горы тучи, скоро ему стало невыносимо противно смотреть, как Амор и Эсперанца, сейчас она как никогда похожа была на это имя, как они улыбались друг другу за завтраком, обедом и ужином, болтая между собой, переводя мне свои улыбки. Зараза переводила мне ее улыбку своей, я отвечал что-то, шутил поначалу, она снова улыбалась, теперь уже переводя мою короткую реплику, скоро они уже не затруднялись переводить мне что-то, болтая между собой, с этого момента я перестал для них существовать, то есть я был здесь, но перестал им мешать, будто меня подвинули, сместили с постамента. «Кирилл, опять ты проебал свои палочки», — выдернул из этой фантазии голос лагерного пионервожатого, окрик из детства, когда Кирилл был барабанщиком в отряде. Как сейчас помню, пришел на сбор совета дружины, стою с барабаном на шее, а палочек нет. Забыл. И барабан начинает стучать в моей голове, с каждым тактом все сильнее и сильнее, как у Равеля в «Караване», пока, наконец, музыка эта не оборвалась этой репликой. Есть такие фразы, которые сидят глубоко в подкорке и появляются в нужное время, чтобы отрезвить, привести в чувства, словно — нашатырь.

— Из всех твоих див я бы на твоем месте выбрал Фэ, с остальными тебе просто не справиться, даже мне не совладать. Вера, как-то доверяешь ей с первой буквы. Все последовательно. «В начале было слово…»

— Нет, у меня же Матильда.

— Тогда я вообще ничего не понимаю, зачем тебе отправлять стихи еще кому-то, если у тебя Матильда.

Мифа посмотрел на Кирилла недружелюбно.

— Ну, хорошо, не стихи. Тем более на рабочем месте. Прямо служебный роман. Амор, Эсперанца, Фэ — это же дроны, засланные казачки. Как можно крутить шашни с агентами, главное — зачем? Я не понимаю.

— Я тоже не понимаю. Я не понимаю, что ей нужно, Матильде. Она как на острове, до которого мне не добраться ни вплавь, ни по воздуху. Только не надо говорить мне про мост. Это долго и длинно, а главное — дорого.

— У тебя же есть портфель, забыл?

— Нет, потратил.

— На что?

— Фонд основал.

— Фонд чего?

— Ничего.

— Странное название.

— Да, ничего себе фонд получился.

— Ну, тогда купи остров вместе с ней, с Матильдой. Как когда-то сделал товарищ Х. Правда, потом такая каша в истории из-за этого заварилась. Кукурузная. До сих пор расхлебываем, — рассмеялся Кирилл. — Вот что бывает, когда романтики вместо стихов политикой занимаются. Неромантическое это дело — политика. Хотя романы крутят будь здоров, — снова посмотрел он пристально на Мефодия. — Ну есть и положительные примеры. Помнишь, какой-то из премьеров приватизировал букву «р», всей нации пришлось картавить. Не подскажешь, где это было?

— Во Франции.

— Ну да, как я мог забыть?! Романтизм сам же родом оттуда, — нарочито картаво произнес обе буквы «Р», а саму фразу отправил в нос. Будто через нос можно было срезать путь до Парижа.

— А как тебе удалось вывезти средства на тот свет, со старого?

— Послушай музыку. Как хорошо играет. Виолончель, — закрыл Кирилл глаза.

— Я знаю.

— Тебе нравится виолончель? С одной стороны — скрипка, с другой — скрип качелей, на четырех струнах качается музыка.

— Когда играет женщина, это выглядит сексуально.

— Да. Женщины между ног создают такое либидо — дрожь по коже. А какие вещи достают из инструмента мужчины?! Уму непостижимо. Я обязательно познакомлю тебя с одним виолончелистом.

— Ты не ответил мне, Кира.

— Разве? Кстати, знаешь, что такое Конституция? Это инструкция по эксплуатации государства.

* * *

Любовь — как много в этой суке. Узнать ее лучше — значило посмотреть на себя в зеркало. Как часто мы кого-то любим, как часто не того, не тех, не там. После резолюций Амор читать Фэ было одним удовольствием. Видно было, как люди хотели его получить, но их никто не любил, в этом не было никакого сомнения. Получал он. Чем больше Кирилл вчитывался в словесный поток Эсперанцы, тем сильнее это понимал.

Эсперанца

День рожденья прошел и Слава богу. После 40 каким бы ты ни был крутым, он все грустные, круг друзей в диаметре случился со 120 до двух трех, как правило отмечаешь его уже только с детьми это и есть те цветы, что сам себе подарил когда-то и теперь они дарят многое. Мы веселились как могли и как не могли, было много разного вина и пива, любимая молодая жена танго мое моя босанова испекла замечательный торт. Только съели, как пишет мне одноклассник, поздравляет и плачет, у него этим вечером умер отец, слезы мужские я почувствовал своей кожей. Вот он был и его уже нет, ушел за 70 лет толком не поговорили даже, обсуждали сравнивали что угодно, что сейчас оказалось уже ненужным. Одни в 46 й раз рождаются другие в последний раз умирают, жестокий единственный неизменный закон этой прекрасной гребанной жизни, она окончательна и обжалование не подлежит. Утешение занятие неблагодарное, каждый кто с этим столкнулся знает что рано или поздно должен пережить это сам, пока она не затянется рана. Время в этом случае самое эффективное из лекарств, время и разговоры, распахни душу, если надо поплачь, теряем лучших или они сами уходят, почувствовав себя лишними помни близких своих, говори с ними пока они рядом, береги маму, эти слова он получил от меня. Помогли — не знаю, поддержали. Знаю искренние помогают жить. я видел как его расскаленные горем глаза еще долго горели в ночи выхватывая из скорбной удушающей темноты далекие воспоминания

И все это пока я сижу в кресле, бормашина в лесу моих зубов наводит порядок. Слюнеотсос гонит по трубке несказанные слова. Боялась, что он увидит мои золотые коронки, протезы, там где горел огонь языкм страсти терерь зола корешки, импланты, обугленные головешки, собери из них теперь огонь раздуй. жизнь как официантка проходит пока обслуживаешь других. Что за Надежда, у которой уже коронки. я была старше на 20 лет и иногда это стоновидось проблемой, как лес становился между нами кот потом переходил в забор потом в изгородь, и вовсе исчезал, пока сеова после очередной ссоры не становился лесо м со всеми своими годовыми кольцами, целых 20 лкт я была старше на 20 оборотов земли вокруг солнца, хотя сами земля и солнце за это время мало изменились, то есть не изм совсем, так как считали обороты возникшие между нами, другие сос стороны, не считали обороты и мы, и мы пока брак наш не принял совсем другой оборот. я стал бояться за друзей, за родных которые могли ляпнуть безобидное для всех слово, обидное для нее. то ли натура была так тонка, но скорее поиск сочувствия, сострадания, переводил любое случайное слово в разряд ядовитых, переводы как они могут испортить текст. наш текст отношений, выстроенный буквально чувствами, поцелуем за поц, ночь за ночью, наездницей за мисионером, минетом за кунилингусом. я начал бояться избегать встреч с друзь знак которые могли так или иначе испортмть наш роман. и этот страх загонял меня под каблук. Амор ты сегодня аморфный какойто, станешь тут амарфным, космич корабль, ковчег, трое в лодке не считая собаки, собака кусается, лодка разбилвсь о быт, ладно хорош слать им мейлы, писать оторви задницу сходи к ним, он нвблюдвл за ней из окна, в оуно твк легко любить. мы думаем слишком много о том как выглядим со стороны, а тем кто со стороны дела нет до нас. Фэ, есть чтониб от головы, да, топор. голова раскалывается, как обычно правое воюет с левым, кофе сделаешь. да тебе с чем, ьез ничего. я сделаю тебе с молоком, я не люблю молоко, капельку, это смягчит отношения твоих полушарий, две половинки в поиске, вот и мегрень, они найдут друг друга, что я тольуо не пробовал, молоко не пробовал, капельку молока говоришь, а молоко какое? белое. как у тебя? муж остыл? парного, теплого, домашнего, дом печка, петух кукарекаеи фоном, мычиь корова, в люльке сопит малыш, нарисовались, молочная женская грудь всегда рядом и есть ради чего жить и работать. Фэ невольно поправила вырез, за которым теплилась грцдь. капелька молока, бежал он по коридору. голову действительно отпустило, вот что может спасти мир. если ты думаешь что я это прглочу то нет я не буду это есть это еевкусно противно твое вранье я это не заказ, альпы бесконечно сломанное холодом одеяло под кот спал ктото. альпийские луга как брошенное великанами пустующее поле дл гольфа на котором давно не играли… выслкое солнче горы стремились его достать но куда там только доволь облаками, присоединили крым к чтобы шахматиста прибрать любовницу страна удовольств, цацк золотую цепочку? хоть золотая но все же цепь. блондинка я освещаю. блондинки нужны чтобы освещать. сколько очаровательных женщин тебк написало сегодня, очаровательных одна, я тебе не писа ла, а смска. я узнал тебя по почерку, таймс нью роман. новый роман. как же я их люблю с тобой каждый как новый роман, влюбляешься ссоришься разводишься дележ имущества, ожидающая у двери свобода, нерно курит грызет ногти. чем на этот раз он ее пленит. я буду зализывать твои раны, раны? да. как собачки. медленная музыка любви играла вальс, сверху гуляли соседи, цокая каблуками по кафелю. Жара жадно глотала воздух. в складках этого альпийского одеяла прятались деревушки. в одной их них жили мы. бедра налитые страстью двигались мне на встречу, шатунный механизм работал без перебоев. Комбайн давал урожай. Было в этом и какое-то рациональнее зерно — когда ты не получаешь удовольвствий от жизни хотя бы от мужа — жизнь становится просто работой, а секс зарплатой.