Плауэн не сразу ответил. Он с испугом смотрел на литовца. Однако скоро опомнился.

— Мне придется развязать твой язык, — без всякой злобы сказал он. — Может быть, близко есть еще такие, как ты… Ну как, Филипп? — и посмотрел на палача.

Палач в одно мгновение откусил клещами левое ухо жреца.

— Крещеная собака! — с отвращением сказал Бутрим, не обернувшись и не обращая внимания на стекающую кровь. — Вот чему научили тебя братья во Христе!

— Щипцами, пожалуй, попа не проймешь. Погрей его немного, Филипп.

Палач снял со стены висевшую на крюке полотняную рубаху, густо пропитанную воском, подошел к Бутриму, сорвал с него одежду и на волосатое тело напялил твердую, стоявшую колом рубаху. Воск подожгли в нескольких местах.

В подвале запахло горелым мясом и копотью восковых свечей.

Архиепископ Бодзента недавно переехал на жительство в замок Жнин и деятельно наводил порядок в своих огромных владениях, основательно потрепанных во время междоусобицы. В архиепископские владения входили города и села, леса, озера и реки. Десятина, собираемая церковью, и судейские доходы на церковных землях делали архиепископа самым богатым человеком в Польше. Церковные поборы и налоги считались священными, и отсрочек на них не полагалось. Тот, кто не уплатил в срок, подвергался суровым наказаниям, вплоть до отлучения от церкви.

Пошатнувшаяся было власть архиепископа неуклонно крепла. Владыка сумел в короткое время прибрать к рукам многих властительных панов Великой и Малой Польши.

После знаменательного разговора с папским послом Иоанном архиепископ Бодзента двинул в бой свое черное воинство. Десятки тысяч ксендзов помаленьку, полегоньку стали поворачивать мозги шляхтичей в пользу язычника Ягайлы.

Последние дни сентября на Великой Польше шел дождь, небо покрывали обложные облака. Бодзента ходил прихрамывая, от сырой погоды у него болели суставы. Но вчера ветер задул с востока, дождь прекратился и небо прояснилось.

Приближались решающие дни, в Кракове ждали королевну Ядвигу. Архиепископ собирался после обеда выехать в столицу. С утра он долго совещался с канцлером и гофмаршалом, а в оставшийся до обеда час решил послушать бродячего певца.

Худой рыжий детина в сине-красной одежде, подвывая и потряхивая бубенцами, пришитыми к поясу и воротнику куртки, читал стихи в монастырской библиотеке.

Тихо, словно мышь, в дверях возник главный библиотекарь. С поклоном он приблизился к архиепископу и облобызал его ноги, покоившиеся на зеленой бархатной подушечке.

— Ваша эксцеленца, — смиренно доложил он, — князь Зимовит Мазовецкий просит о встрече с вами.

— Зови, пусть войдет.

Владыка был удивлен: князь Мазовецкий, обозлившись, давно к нему не ходил.

Послышались грузные шаги, дверь с шумом отворилась. Гремя оружием, в библиотеку вошел молодой Семко. Дубовый паркет скрипел под его тяжестью.

Ткнув нос в архиепископскую руку, поклонившись канцлеру и гофмаршалу, князь обменялся несколькими любезными словами с владыкой и выразительно посмотрел на придворных.

— Покиньте нас, — сказал Бодзента.

Придворные и бродячий певец тотчас удалились.

Когда дверь за ними закрылась, князь Зимовит уселся на резную скамейку — поближе к архиепископу.

— Непонятно, почему я недостоин быть польским королем, — сказал он, нахмурив брови, будто продолжая вчерашний разговор. — Еще недавно ваше святейшество собирались меня короновать, а несколько позже — обвенчать с королевной Ядвигой, не спрашивая ее согласия. Что произошло с тех пор, ваше святейшество? Могу ли я сейчас рассчитывать, по крайней мере, на откровенность?

— Интересы святой католической церкви и польского королевства призывают нас обратить свои взоры в другую сторону, — скучно ответил Бодзента.

— Но в какую сторону, ваше святейшество, вы хотите обратить взоры?.. Смею вас уверить, я зарублю вот этим мечом любого поляка, посмевшего оскорбить наследника престола Пястов, назвавшись польским королем, клянусь вам, ваше святейшество! — Князь положил руку на золотую рукоять меча.

— Я еду в Краков, — заторопился архиепископ, — и там…

— Прошу, ваше святейшество, помнить наш разговор, — перебил Зимовит, — князья Мазовецкие не бросают свои слова на ветер.

— Советую, — продолжал Бодзента, словно не замечая угрозы, — ехать тебе, сын мой, в Краков. Посмотришь, как надевают польскую корону на голову прекрасной Ядвиги. Когда еще приведется такой случай, подумай, сын мой.

— Мазовия — не польский вассал и не Польша, ваше святейшество. Как и мой отец, я не плачу ни единого гроша в польскую казну. В Краков я поеду, но не для того, чтобы смотреть, как надевают корону на голову венгерской девчонки…

— Ты рассуждаешь дерзко, сын мой… Твой отец был в дружбе с литовскими князьями, ты помнишь? — неожиданно сказал архиепископ и посмотрел на Зимовита. Назвать имя Ягайлы как будущего мужа Ядвиги и короля Польши он не рискнул.

— И я предпочитаю водить дружбу с язычниками, — ответил гордо молодой Семко. — От Польши ни защиты, ни денег… Ваше сиятельство, сколько пуговиц на вашей рясе? Я который раз сбиваюсь со счета.

— Тридцать три, сын мой, — вздохнув, сказал архиепископ, — их столько, сколько было лет господу нашему Иисусу Христу в день смерти. Королевна Ядвига на днях прибывает в Краков, — добавил он. — У меня много забот, сын мой, и я не могу уделить тебе больше времени. Поговори со своим духовником, епископом плоцким, он не посоветует тебе плохого.

Владыка поднялся с кресла и благословил князя.

Зимовит решил ехать в Краков попытать счастья.

Его не покинула надежда на польскую корону. А вдруг Ядвига влюбится в него и он станет ее мужем… Все может быть, когда ты молод.

Через два часа архиепископ трясся в своей коляске по отвратительной осенней дороге. В колеях под колесами булькала жидкая грязь, хлюпали лошадиные копыта. Путь его лежал через Познань, Калиш, Серадз…

Архиепископ молчал, его, как всегда, одолевали заботы. Литовец Ягайла не выходил у него из головы.

Чем больше он думал, тем больше убеждался, что сможет уговорить кое-кого из краковских вельмож. Он снова и снова перебирал в голове знатные фамилии… И все же архиепископ не был уверен, что для Польши будет великим благом присоединение русских земель на востоке, о которых ему прожужжал уши папский легат. Смутное чувство тревоги не давало ему покоя. Стараясь проникнуть в будущее, он плохо стал спать по ночам и часто забывал о сегодняшнем дне. «Женитьба Ягайлы на Ядвиге даст христианству гораздо больше, чем полтораста лет войны с пруссами и литовцами, — старался успокоить себя архиепископ. — Не только богатые земли Галицкой Руси станут католическими, но и вся Киевская Русь, кроме жалкого Московского княжества… А может быть, Ягайла заставит платить церковную десятину натурой как прежде, — размышлял он, — и вернет церкви судейские доходы на всех монастырских землях».