– Навестить пришла.

– Соскучилась, что ли? – Он улыбнулся, и Катя поняла, что улыбаться ему непривычно. Губы отказывались слушаться Мордашкина.

– Может быть, и так, – без тени улыбки ответила она.

– Извини… чаю у меня нет…

– Это я уже поняла. Да мне и не надо чаю, Федя. Я поговорить пришла. Я все знаю.

– Что? – На его лице появилось удивление, но она махнула рукой: мол, не стоит тратить время.

– Знаешь, а я ведь не сама догадалась. Надоумили. А вообще странно, что я не поняла. Все так совпадает.

– О чем ты, Катя? Я не понимаю…

– Мне начали угрожать, как только появились мемуары. Ничего бы не случилось, если бы я не вытащила эту историю на свет. Извини, наверное, мне надо было спросить твоего разрешения.

– Может быть…

– Ты всегда ему завидовал, Федя. Я это еще тогда поняла.

– Бог с тобой, Катенька, кому? У тебя температура?

– Дашкевичу, кому же еще. У него было все, у тебя – ничего. Ты бы тоже не отказался быть таким красивым, талантливым. Чтобы все тебя обожали, чтобы женщины сходили с ума. А ты был никем, по крайней мере без него. И никто бы не смотрел твои фильмы, если бы Саша в них не снимался. Когда он погиб, про тебя быстро забыли.

– Катя… – Он нервно сглотнул; ей показалось, что к его пергаментно-желтому лицу возвращаются краски. Внезапно ей захотелось столкнуть его с кресла, скинуть эту желтую мумию с пьедестала. – Катя, но Сашка был моим лучшим другом. Зря ты это говоришь. Помилуй бог, я не знаю, в чем ты меня подозреваешь… Но я этого не делал.

– Ты в меня влюбился, – безжалостно продолжила она, – а получается, что Саша и меня отобрал. И ребенка – между прочим, твоего, как ты догадываешься, ребенка – я назвала в его честь.

– И я тоже.

– Что? – не поняла она.

– Я тоже назвал своего ребенка в его честь, – слабо улыбнулся Мордашкин. – Сашка был моим самым близким человеком. Я мечтал, чтобы у меня был сын, похожий на него. А когда родилась девочка, назвал ее Шурой.

– Я не знала. Как-то мне это в голову не пришло… Федя, но почему? Объясни мне, зачем надо было это делать, столько лет ведь прошло? И потом – Шура… Ты позвонил мне, хотя мы не общались столько лет, и попросил помочь девчонке. Я даже вызвалась быть ее крестной, когда этой взбалмошной натуре пришло в голову приобщиться к религии. Я давала ей работу и в конечном счете познакомила ее с нужными людьми. И как ты мне отплатил?

– Катя, но что я сделал? – Он повысил голос, и в этой строптивой интонации она вновь узнала прежнего Мордашкина. – Я же инвалид! Я живу здесь уже несколько лет, Катя! Я никуда не выхожу за пределы Дома инвалидов!

– Шура, – вздохнула она, – Шура была твоими глазами и ушами. Она добрая девочка, но такая наивная и легкомысленная. Она все тебе про меня рассказывала, и ты писал эти мерзкие статейки. А для того, чтобы продиктовать их журналистам, не надо никуда выходить. Достаточно иметь под рукою телефонную трубку.

– Господи, ну что ты такое говоришь…

Катя поежилась и плотнее закуталась в свое черное кашемировое пальто. Со дня Санечкиных похорон прошла неделя, и она была вся в черном. Катя понимала, что это условности и глупость, но у нее рука не поднималась надеть что-нибудь другое.

– Отвези меня в палату, – вдруг попросил Федор. – Я попробую организовать для нас чай. Шоколада, конечно, не обещаю, вернее, могу гарантировать его отсутствие. Но мне кажется, нам стоит поговорить. Ты ошибаешься.

– Ошибается? Странно. Мне казалось, Екатерина Павловна никогда не ошибается! – Чужой голос, свежий и молодой, ворвался в их приглушенный диалог с наглостью апрельского сквозняка.

Они одновременно удивленно повернули головы и увидели Шуру, стоящую совсем рядом. Даже странно, что никто из них не услышал ее приближающиеся шаги. На Шурочке было красное приталенное пальто, которое ей удивительно шло. Ее щеки разрумянились, глаза весело блестели.

– Вот решила папу навестить, – объяснила она, целуя Федора в плешивую макушку (отчего он брезгливо поморщился). – Никак не ожидала увидеть здесь вас, Екатерина Павловна.

– Я вот тоже… – растерялась Катя. – Тоже навестить пришла.

– Похвально, – Шура несколько раз хлопнула в ладоши. – Пора бы наконец вспомнить о том, кому сломала жизнь. Да, пап?

– Что ты говоришь такое… Шура!

– А что такого? Разве со мною кто-то не согласен? – притворно удивилась она. – Разве все не было бы по-другому, папа, если бы Екатерина Павловна до тебя снизошла? Может быть, ты бы не бросил кино. Может быть, у нас бы деньги были. Может быть, мне бы удалось поступить в институт. Блатных ведь всегда принимают, а уж для режиссерской дочки непременно нашелся бы блат. Разве я не права?

– Шура!

– А что Шура? Знаете, как я взбеленилась, когда прочитала эту книжонку? Я могла иметь все, я могла прославиться гораздо раньше! Если бы не глубокоуважаемая Екатерина Павловна. Наша любимая Катенька, иными словами.

– Так это была ты?.. Господи! То-то мне это показалось странным… Все прекратилось несколько месяцев назад. Как раз у тебя хорошо пошли дела. У тебя просто не оставалось времени вынюхивать. Это была ты, да?

– А кто же еще? – хмыкнула Шура. – Как я веселилась в тот день, когда застала вас в домашнем халате. Я вернулась домой и разорилась на бутылочку вина. Это был самый лучший день в моей жизни.

– Шура, но если бы не я… Ты бы не стала знаменитой! – Катя швырнула в нее аргумент, который отлетел от Шуры, как теннисный мячик от стенки.

– А я заплатила тебе за славу сполна, – зло сказала она. Катя некстати подумала, что, когда Шурочка не улыбается, она похожа на крысу. Какое-то острое у нее лицо, слишком острое, чтобы считаться привлекательным. – Егором заплатила. Разве ты недовольна? По-моему, взаимовыгодный обмен. Он там, кстати, тебя за оградой ждет. Со мной не поздоровался, сделал вид, что закуривает.

Катя недоверчиво обернулась. Наверное, Шура врет. Сейчас она увидит разочарование на Катином лице и заливисто расхохочется. Провели дурака на мякине! Но Егор действительно был там. На Катю он не смотрел и не видел, что она его разглядывает. Прислонился спиной к дереву и терпеливо ждал, думал о чем-то, не обращая внимания на истошные крики помоечных ворон.

Сегодня его волосы были зачесаны назад, татуировка, словно мишень, ярким пятном чернела на его лбу. Когда Егор думал, его глаза будто туманом заволакивало. А лицо становилось таким серьезным, словно он и не человеком был вовсе, а каменным изваянием. Такое необычное выражение лица, стариковское какое-то. И совершенно неожиданно Кате подумалось, что на самом деле не так-то он и похож на Сашу. Саша – взрослый мальчишка, в его глазах искорки пляшут, а губы всегда готовы к улыбке. А Егор – молодой старичок. Измучился он и улыбается редко. Хорошо еще, что Дашкевич не так знаменит, как раньше. Что бы было с Егором, если бы каждый второй встречный сравнивал бы его с Сашкой?