– Что, Эрни, дорогой?

– Александра, вы знаете, что я без ума от вас… Я хотел вас кое о чем попросить…

Она приготовилась было привычно расстегнуть старомодную блузу, но он остановил ее:

– Нет, не об этом… Александра, станьте моей женой.

Краснея, точно пятнадцатилетний девственник, граф извлек из кармана потертую бархатную коробочку и, как-то затравленно глядя на Шуру, протянул ее ей:

– Надеюсь, вам понравится… Это фамильная драгоценность. Вы знаете, во время революции моя прабабка спрятала это кольцо себе… не знаю, стоит ли вам говорить… в общем, себе… ну… между ягодиц… Благодаря этому оно осталось в семье Шульгиных.

Не Шурочка Савенич взяла коробочку со стола, а сама женская сущность – высокоградусный коктейль из любопытства, азарта и жадности. Там, в бархатной глубине, тускло блестел перстень с массивным прямоугольным камнем нежно-голубого цвета.

– Это голубой топаз, – с готовностью объяснил Эрик. – Говорят, что этот камень приносит счастье. И белое золото. Если вы согласны стать моей супругой, Александра, пожалуйста, примите это кольцо. Оно ваше.

Шура все еще не решалась взять кольцо в руки: во-первых, она вовсе не была уверена, что готова выйти замуж, а во-вторых, ее немного смутила история о прабабушкиной заднице. Интересно, долго ли пролежало там кольцо?

Шульгин словно прочитал ее мысли:

– Не волнуйтесь, милая Александра. Кольцо отмыли, да и потом, его носила моя бабушка. Александра… Вы не готовы дать мне ответ?

Краснея и бледнея, Шульгин ожидал, что она скажет. А она опустила глаза и принялась меланхолично изучать полированную поверхность чайного столика. «Что делать?» – думала она. Согласиться – значит подписать себе приговор. Не так-то просто будет потом отделаться от влюбленного графа. А если отказаться… Что станется с нею? Сможет ли она устроить свою жизнь самостоятельно? Скоро ей исполнится двадцать пять – не девочка уже. Кто бы о ней узнал, если бы не Шульгин? На его стороне самые убедительные на свете аргументы – деньги и связи. Он мог бы помочь ей устроить персональную выставку. А впоследствии, может быть, и открыть собственную галерею. Где она, Шура, была бы полноправной хозяйкой…

О, что бы это была за галерея, размечталась Шура. Она бы сама выбирала достойные картины. И главным критерием был бы для нее не блат, не деньги, не постель, как для Алины Крамцевой, а только талант художника. Скольким людям она бы смогла помочь! А на самом видном месте в этой чудесной галерее, разумеется, красовались бы ее собственные работы…

– Александра… Не томите меня…

Она смогла бы вывезти свои лучшие картины в Европу – в Париж, Берлин, Лондон, Мадрид… Это было бы удивительное турне – все ведущие газеты мира написали бы о ней.

– Да, Эрнест, – задумчиво сказала Шура, глядя мимо него. – Да. Я согласна.

А дальше… Два часа пролетели, как пять минут. Граф вскочил со стула, он был возбужден, его глаза блестели. Он бросился перед ней на колени и принялся осыпать неприятно-липкими поцелуями ее руки. Шура мужественно терпела. Потом они долго обсуждали предстоящую свадьбу. То есть говорил преимущественно Эрнест, а Шура время от времени отвечала «да» или просто согласно кивала.

Он хотел, чтобы свадьба была необычной, запоминающейся. Обязательно с венчанием в церкви, куда они поедут в шикарной карете, запряженной тройкой лошадей. Шурино платье и свадебный костюм самого Эрнеста они выпишут по каталогу из Парижа. Фейерверки, скоморохи, толпа хмельных гостей…

Когда Шура, взволнованная и печальная, собиралась уже покинуть его квартиру, путь ей неожиданно преградила домработница Дуня. Бессловесная улыбчивая Дуня в неизменном форменном передничке.

– Что тебе, Дунька? – с привычным пренебрежением спросила Шура, мгновенно перевоплотившись обратно в Александру. (Кажется, сама того не замечая, она начала копировать интонации Шульгина.)

– Поговорить надо, – спокойно сказала Дуня. Она и не подумала улыбнуться или поклониться «госпоже» и, кажется, впервые заговорила с ней с интонациями нормального человека. – Пройдемте на кухню.

Шура удивилась, но послушно последовала за Дуней. На кухне домработница плотно прикрыла за собою дверь и без предисловий поинтересовалась:

– Вы, конечно, не знаете, кто я? И зачем меня держат в этом доме?

– Прислуга, – глупо улыбнулась Шура, – Дуня… Эрнест держит вас, чтобы вы исполняли его прихоти.

– Эрнест здесь вообще никто, – опасно сверкнула глазами она. – Меня действительно зовут Дуней. Только вот работаю я на Павла Сергеевича, отца Эрнеста. Это он меня нанял, это он велел мне участвовать в маскараде.

– В каком маскараде? – удивилась Шура.

– Только не говорите мне, что не заметили за Эриком никаких странностей, – фыркнула женщина. – Весь этот аристократизм… чтоб его! Павел Сергеевич – замечательный человек. Мы учились в одном классе и были дружны. Не буду скрывать, у нас даже был роман. – Дуня покраснела. – А потом он поступил в МГИМО, а я вышла замуж. Он стал дипломатом, а я развелась. И осталась нищей.

– К чему вы это все мне-то рассказываете?

– К тому. У Паши родился сын, в котором он души не чаял. Но мать Эрика, неудавшаяся актриса, была истеричкой. И алкоголичкой к тому же. Она плохо кончила – Павел Сергеевич поместил ее в платную психиатрическую лечебницу.

– Графиня Шульгина – в психушке? – изумилась Шура.

– Да не было никакой графини Шульгиной! – зло сказала Дуня. – Это все прихоть, придурь! Все куплено: и родословная, и титул.

– Но зачем?

– Слушайте дальше. Вы сами подумайте, какой ребенок мог родиться у алкоголички? Сначала Эрик казался нормальным, его даже считали одаренным мальчиком. Он интересовался историей, выучил немецкий и французский языки. Сам, по учебникам. Я души в нем не чаяла. Странности появились у него позже, когда он уже поступил в университет, на исторический.

– Эрик окончил университет? – удивилась Шура. – Я думала, что он просто сынок богатых родителей, профессиональный бездельник.

– Эрнест всегда был вспыльчивым, даже истеричным. Особенно – весной и осенью. Но никто этому значения не придавал. Думали – творческая натура. Но, учась на первом курсе, он попытался покончить с собой. Его сняли с подоконника в одной из университетских аудиторий. Конечно, из университета его забрали. Это был позор, Павел не мог допустить, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Мальчика обследовал психиатр.

– И что? – потрясенно спросила Шура.

– Шизофрения.

– Но… если он сумасшедший, как же его отец допустил, чтобы Эрик жил один… Общался с людьми…

– Почему один? – усмехнулась Дуня. – Я за ним присматриваю. Для этого меня и наняли. Я исполняю любые его прихоти. Несколько лет назад Эрик придумал для себя ролевую игру – якобы он потомок известного графского рода. На эту забаву ушло почти двести тысяч долларов. Но Павлу этих денег не жалко, потому что врачи считают, что все это определенно пошло Эрнесту на пользу. Он стал как-то осмысленней, мягче. И потом, у него появилось увлечение. Видели бы вы, с каким азартом рылся он в архивах! Родословную придумывал, чтобы все выглядело правдоподобно. Он расцвел и казался… совсем здоровым.