же не стану приносить тебе жертв. А если совсем честно… ― он усмехнулся, ― во многом за этот образ стоит сказать спасибо не мне, а художникам. Видимо… они думают похоже.

Вальин промолчал ― зябко обнял себя за плечи, опустил голову. Во взгляде читался беспомощный вопрос, и становилось все понятнее: слова ему неприятны, далеки от того, что он хотел бы услышать. Эльтудинн, впрочем, и сам осознавал их высокопарную глупость, просто не мог в этих стенах, перед этой фреской подобрать других. И он попытался просто объяснить:

– Ты лучшее, что напоминает о прошлом. ― Эльтудинн вздохнул и сделал к Вальину осторожный шаг, в который раз осознавая: между ними давно нет разницы в росте. ― Ты достойный король, сын своего отца и при этом другой. У тебя столько отняли, а ты простил и стал мудрее; ты…

– Я вовсе не уверен, что простил, ― тихо отозвался Вальин.

– Но ты хотя бы живешь с этим. И не множишь зло. Это уже немало. Я же…

Продолжать он не стал. Просто вспомнил дядиных сторонников, в чьи дома разрешал врываться своим последователям. Разрешал, закрывая глаза на то, сколь многими движет желание вовсе не отомстить за сюзерена, а вынести побольше мебели, картин, монет и драгоценностей. Он звал это «чистками». У Вальина ничего похожего на чистки не было ― за пределами предавшей его отца части стражи.

– Тебе тоже, кажется, важнее добро, ― мягко возразил Вальин. ― Хотя держаться за него тебе не менее сложно.

Он смотрел внимательно, без упрека, но и без жалости. Их разделяли падающий из окна свет и меньше шага. И потому, привычно прислоняясь на миг лбом к чужому лбу, Эльтудинн увидел, как вдруг переменилось лицо Вальина. Дрогнули черты, сдвинулись брови. Сходство с нарисованным богом стало еще явственнее.

– И все же я не хочу быть святыней. Ни для тебя, ни для твоих художников, ни для кого-либо еще. ― И снова он повернулся к фреске. Она была довольно свежей, очень нравилась Эльтудинну, но все же он заставил себя спросить:

– Заставить их все перерисовать? Или, может, отрубить им головы? Руки?

Вальин удивленно глянул на него и засмеялся. Он понимал ― или надеялся, ― что это шутка. Эльтудинн лишь грустно улыбнулся. Сам он этого не знал.

– Я верю, что ты за добро. ― Вальин прищурился и коснулся лбом его лба уже сам. ― Не разочаровывай меня. Пусть останется как есть, но больше не пишите подобного.

…Так они говорили, бродя по диким садам, густым джунглям и шумным улицам. Смотрели в небо и на море, пили вино, задавали друг другу правильные вопросы и слышали правильные ответы. Следы на висках Вальина бледнели. К нему возвращался нормальный сон, а его вассалы становились спокойнее и приветливее.

Все кончилось резко, на городском празднестве в середине фиирта ― когда фанатик из толпы, прорвав заслон стражи, бросился на Вальина с ножом. Прозвенел крик «Во славу Чертополоха!», взметнулся клинок ― но опуститься успел лишь раз. Эльтудинн сам остановил юношу, выбил под ноги оружие, хотел отдать приказ о задержании, но случайно заглянул в его яростное лицо ― и забыл себя. Мир побагровел, потемнел, бешено завертелся и расплылся. В следующий миг юноша истошно завопил, забился, а потом захрипел. Клыки резко прянувшего вперед Эльтудинна впились ему в горло.

Им словно овладела сама темная Праматерь, Гневная Джервэ, и помутила рассудок. Никто даже не посмел оттаскивать его, не понимая, нормально ли происходящее, а когда Эльтудинн очнулся сам, мерзкая горчащая кровь текла по его лицу и одежде, под ногами лежал труп, а сопровождающие Вальина ― да и многие из личной гвардии и из толпы горожан ― глядели с ужасом. Кто-то прятался за чьей-то спиной, кто-то вытащил оружие, кого-то даже рвало. И все шептались.

У каждого из трех народов Общего Берега был древний изъян, в той или иной мере защищающий от угроз мира: пироланги не сбросили шерсть, кхари не отказались от агрессивной привычки охранять и даже метить ― правда, уже кровью ― территорию, а нуц не расстались с острыми зубами. Большинство чернолицых подпиливали их, но не Эльтудинн. И все же… он не ждал этого от себя. Даже с дядей они бились на клинках.

Вытирая тогда кровь с губ и заплетающимся языком говоря, что все в порядке, он поймал острый взгляд графа ле Спада. Тот шепнул Вальину, державшемуся за раненое плечо: «Не пора ли домой, пока вы не стали следующим?» Покушение и… наказание за него сказались на всем. Вальин не отдалился, не раз сказал, что, наоборот, благодарен за спасение, но, чувствуя напряжение подданных, вскоре правда уехал. Разговоры о новых встречах приутихли, а Эльтудинн именно тогда, вспоминая безумно горящие глаза фанатика, понял: недостаточно, нет, недостаточно просто восстановить старый мир. Кто-то обязательно не захочет туда возвращаться или захочет вновь все порушить. Дело действительно давно не в богах, а с людьми становится слишком сложно. А сам он… да, он, может, и за добро. Но даже для этого охраняемого, лелеемого, дорогого добра он, похоже, опасен.

– Мой господин…

От раздумий его отвлек новый голос. Задумавшись, он не заметил, как высокий рыжий гонец-кхари приблизился и протянул письмо. Эльтудинн отставил чашу, взял его, вскрыл. Оно было очень коротким и вскоре, нервно смятое, выпало из руки.

Эльтудинн поспешил на берег.

Учения приходилось прервать.

* * *

― Дети мои, ― приветствовал Элеорд, устало опускаясь на деревянную скамью меж двух вымазанных краской учеников. Идо сморщил нос, а Иллидика засмеялась и со всей непосредственностью положила Элеорду на плечо белокурую голову. Как и всегда, она не блюла условностей, ее смелости хватило бы на трех Идо, а кокетства ― на дюжину девиц на выданье.

– Ну как поработали сегодня? ― Элеорд покосился на закрытые двери капеллы. С резных створок на него смотрел огромный глаз с расколотым зрачком-опалом. ― У нас красивое небо, ― похвасталась Иллидика. ― И…

– Помолчи-ка, ― попросил Идо, но вполовину не так грубо, как говорил с ней прежде. ― Мастер не должен пока ничего знать, а эскизы он и сам видел.

– Все очень понравилось королю, ― послушно сказала другое Иллидика. ― Он был здесь позавчера, помните?

– Помню. ― Элеорд, заглянув Иллидике в лицо, подмигнул. ― Я еще не настолько стар. Позавчерашний день в моей памяти вполне свеж.

– Ой, я не это имела в виду! ― наконец-то она