А как иначе избавить общество от наваждения, когда тебе говорят, что все хорошее и достойное — не-формат? Что мы видим на экранах большого кино, которое, по моему мнению, как искусство уже давно не существует в России? Русский там — обязательно дебил, психопат, алкоголик. Если генерал, то обязательно в исполнении Булдакова. Булдаков озолотился потому, что современные режиссеры считают, что у нас должен быть именно такой генерал-дебил. Интеллигентного генерала в исполнении Стриженова или Конкина быть не может. Сегодня не нужны Шарапо-вы-полицейские. Или Корчагины, которые в одной шинели будут строить светлое будущее.

— Михаил Булгаков советовал ничего не просить у сильных мира сего. Пренебрегали когда-нибудь его заветом?

— Приходилось. А что же остается бедному артисту, если у каждого сегодня своя кормушка. У начальника ЖЭКа своя вотчина, он гам грабит народ, у начальника трамвайно-троллейбусного парка своя, в метро — своя. У всех все расписано. У кого лес, у кого самолеты, у кого пароходы и так далее. А об искусстве забыли. Поэтому я и обратился как-то за поддержкой моего спектакля в Министерство культуры. Но там один чиновник мне прямо сказал: «Володя, тебе помогать — это шаг вправо, шаг влево, расстрел. Ты же не государственный артист», — заявил он, имея в виду, что я уже 20 лет не служу ни в каком государственном театре. То есть народный артист России Конкин, лауреат трех Государственных премий — не государственный артист, зато он — государственный чиновник. И ведь так мне ничем и не помог, хотя это и была его прямая обязанность.

Мне помогли с этим спектаклем совершенно далекие от искусства и, кстати, от бандитизма тоже люди, которых я знал по ЦК комсомола. Показал одному из них смету на спектакль, он с улыбкой спрашивает: «В долларах?» — «В рублях», — отвечаю. И тут он начинает смеяться. Я думал, его сейчас родимчик хватит, так он смеялся, перекатываясь, как колобок, в своем кресле. Я попрощался и ушел. На выходе из его офиса меня нагоняет его помощник и трепещущей рукой, тоже улыбаясь, сует конверт с деньгами.

— Мы постепенно перешли к Вашим театральным делам. Давайте поговорим о ситуации в современном российском театре. Там тоже сегодня сложно?

— Сегодня вообще оставаться в искусстве и служить ему правдой, как Дон Кихот, очень сложно. Если в сегодняшнем театре герой или героиня не спускают с себя штаны, то это уже и не спектакль. Можно еще наложить кучу экскрементов на рампу. Что еще? Осталось только резать человека на сцене. Хотя и это человечество уже проходило. Древний Рим и рухнул оттого, что все нравственные устои в нем были разрушены. Что такое бои гладиаторов? Это сражение двух несчастных людей, один из которых должен убить другого. И за это зрелище люди платили большие деньги. Так вот, уверяю вас, если сейчас в Доме кино, в зале которого тысяча мест, объявить, что на его сцене состоится первое в России публичное убийство, то этот зал будет забит битком, даже если билет будет стоить 1000 долларов.

Поэтому, повторяю, когда я смотрю на этих уродов в телевизоре или на сцене, я понимаю, что рейтинги здесь ни при чем. Ведь даже ненормативная лексика в театре стала уже почти нормой. Господин Табаков, например, уничтожил МХТ, который всегда был форпостом культуры, нашим бастионом, на который, как и на Малый театр, ориентировались все театры страны. А как это иначе назовешь, если его ученик Серебренников ставит на сцене МХТ спектакль, где буквально мат на мате? О какой нравственной школе в этом случае мы можем говорить?

— Что такое зависть в актерской среде, познали?

— Да при чем здесь актерская среда! Ей грош цена в этом смысле! Вот если во власти завидуют, что тебя любят миллионы, а власть нет, то тогда это чувствуется. А вы почему-то упираете в мелкоцеховую ерунду. Мелкоцеховая ерунда присутствовала всегда. За кулисами театров кости хрустели во все времена. По-этому-то у меня, кстати, и было 11 театров, а жена одна. И такое количество театров у меня обусловлено не тем, что я неуживчивый человек, а потому, что мне время от времени становилось неинтересным обслуживать какую-то компанию. Театр — это ведь всегда двухпартийная система. Кто-то вылизывает анальное отверстие директору, а кто-то — художественному руководителю. А я никому вылизывать не могу; у меня язык шершавый. Лизну, и кровянка пойдет. Кто ж после этого со мной дружить будет? Да и невкусно. Я же Дон Кихот. Дон Кихот — и корчагинский, и шараповский, какой угодно.

— А нужны ли новые Корчагины сегодня?

— Не нужны. Потому что Корчагин фанатично работал и фанатично любил свою страну. А кстати, ведь уже тогда были бритоголовые, которые хотели хорошо жить любой ценой. Вспомните, в одной из серий такой бритоголовый предлагает Корчагину: «В канцелярию хочешь?» Тот отказывается. «А на продовольственный склад?» — «Нет». — «Слушай, ну ты и капризный товарищ! Я же не могу тебе пост наркома продовольствия предложить...»

Кстати, в картине «Как закалялась сталь» было много смелых для того времени вещей. Она бы никогда не вышла на экраны в 1973 году, если бы не работник идеологического отдела ЦК КПСС товарищ Смирнов. Перед 7 ноября ему показали несколько кусочков нашего фильма. Он тут же захотел посмотреть его весь и просидел в зале 7 часов! Я свидетель. После чего сказал: «Немедленно в эфир!»...

— А до этого Павка Корчагин сформировал Владимира Конкина?

— Корчагин ничего мне не добавил, потому что главные черты этого героя были присущи мне с рождения. Да и вообще, не стоит думать, что роли что-то там добавляют в характер актера. Напротив, они только здоровье у тебя отнимают. Вытягивают и рвут нервы. Если в тебе изначально нет определенных данных, ты ничего в кино не сделаешь. Если ты кривоногий, то оттого, что тебе дадут роль Давида, убивающего Голиафа, ноги у тебя не выпрямятся. Ерунда все это!

Другое дело, что как писал Станиславский — цитирую главную фразу из многопудья его системы: «Актеры! Будьте беременны ролями!» И вот если этой беременности нет, ничего стоящего не выйдет. Почему сегодня такое дерьмо в телевизоре? Потому что ужимки заменяют мастерство актера. А ведь раньше была даже лицевая селекция актеров. Были характерные актеры. Я, к примеру, после окончания театрального училища, до Корчагина, играл Шмагу в «Без вины виноватых», Гаврилу в «Горячем сердце», пел, плясал, танцевал, но после Корчагина на меня повесили ярлычок: «Социальный герой».

— В целом такая градация, как я понимаю, благо, но разве с Вами она не сыграла дурную шутку?

— Конечно, Корчагин проехал танком по моей актерской судьбе. Ведь был даже негласный приказ по Госкино СССР, отчасти перегрызший мне судьбу, в котором было написано: «Актера Конкина не рекомендуется снимать в ролях, дискредитирующих образ Павла Корчагина». Это, по сути, был профессиональный смертный приговор. Тем более я о нем долгое время ничего не знал. Все думал: «Почему же меня не утверждают? Прошел одну пробу, другую. Совершенно разные картины. Довольны режиссеры...» И из-под этого камня мне пришлось вылезать постепенно. Сначала снялся в «Аты-баты, шли солдаты» Лени Быкова, потом «Кавказская повесть» Калатозова и так далее.

Но молодым, на пике популярности, когда со мной отчасти считалась даже власть, а любили миллионы людей, конечно, я бы ни за что не поверил, что в будущем мне придется заново доказывать свою состоятельность. Доказывать, что у меня за душой не только Корчагин и Шарапов, хотя я очень люблю эти картины, но и, например, роль в «Отцах и детях» по Тургеневу, за которую в 1984 году я получил Государственную премию, и многие другие роли в кино и театре.