– Мы все-таки не сумели помешать… – сказал он.

Но адмиралу не в чем было его упрекнуть:

– Ты сделал, что мог, и вышло недурно. Очень даже. Красным пришлось открыть свой павильон с большой задержкой и вылезти вон из кожи, чтобы повесить картину к сроку. Кровь из носу, да? Ну, мы им ее и пустили.

Они отошли от «Герники» к столикам кафе-ресторана, примыкавшего к залу. Издали, поверх голов публики, обернулись на нее еще раз, причем адмирал споткнулся о металлический барьер, ограждавший какое-то причудливое сооружение.

– Колдер[71], «Ртутный фонтан», – проворчал он, глядя все так же хмуро. – Еще один шут гороховый. А третий – Жоан Миро[72] со своим «Жнецом» на втором этаже… Это такой же жнец, как я.

– Вы сегодня настроены на редкость нетерпимо, сеньор адмирал.

– В задницу твою терпимость. Эти красные шарлатаны ангела небесного способны взбесить своей топорной пропагандой. Видал при входе фотографии? Бойцы Республики охраняют художественное наследие церквей, разрушенных фашистами… Можно ли врать наглее?

– Каждый крутится как может.

– Молчать!

– Слушаюсь, господин адмирал!

– Вот и слушайся.

Шеф НИОС вытащил из кармана пустую трубку и свирепо прикусил мундштук.

– Сколько шуму подняли из-за такого дерьма…

И, обведя осуждающим взором все вокруг, мотнул головой в сторону выхода:

– Пошли отсюда, пока меня не стошнило.

Они пересекли внутренний двор, весь заставленный и увешанный стендами с фотографиями, плакатами, графиками и диаграммами достижений Республики, и направились к лестнице, которая вела вниз, на улицу. Там адмирал надел шляпу, сощурился от солнечного света и – руки в боки – остановился рядом с неким высоким кактусоподобным тотемом, читая плакат на стене: «В окопах сидят более полумиллиона испанцев с винтовками, и они не дадут себя растоптать».

– Сами себя позорят такой чушью. Посмотри на лица посетителей, почитай газеты… Все поносят «Гернику» последними словами. И если устроители хотели всколыхнуть международный пролетариат, то ни черта не вышло.

– Пожалуй, что так, – согласился Фалько. – Пролетариат играет другую музыку.

– Именно. И пляшет другие пляски.

Они отошли подальше от толпы посетителей и продавцов сувениров и почтовых открыток. Из репродукторов звучали сообщения на шести языках, обстановка была праздничная, а центральная аллея запружена народом, двигавшимся по обе стороны от огромного фонтана мимо указателей ближайших павильонов – Египта, Польши, Уругвая, Португалии.

– Я получил прелестное донесение, – сказал адмирал. – Оказывается, Пикассо предложил президенту Агирре и правительству басков по окончании Выставки забрать картину себе. Ты сейчас лопнешь со смеху. А те сказали, мол, нет, большое спасибо. А знаешь, как выразился комиссар павильона, художник-баск Уселай? «Это семь на три метра порнографии, гадящей на Гернику, на всю Страну Басков и вообще на все».

Он остановился, очень довольный собственными словами. Взглянул на Фалько, словно призывая его в свидетели:

– Вот, хотели Пикассо? Хотели? Нате, получите и распишитесь, кушайте его на доброе здоровьечко! – И постучал Фалько черенком трубки по плечу.

Тот, надвинув шляпу-панаму на глаза, задрал голову, чтобы получше рассмотреть германский и советский павильоны, стоявшие по обе стороны проспекта: огромная бетонная башня, увенчанная золоченым орлом со свастикой в когтях и со свастиками у подножия, вписанными в белые круги на красных знаменах, высилась напротив тридцатиметровой скульптурной группы – мужчина и женщина, вероятно, рабочий и колхозница, взметнув над головой молот и серп, возвещали пришествие славного пролетарского будущего. Две ипостаси тоталитаризма встретились лицом к лицу.

Адмирал с любопытством проследил его взгляд:

– Ну, что скажешь?

Фалько немного подумал:

– Симметрия.

– Больше ничего?

– Зловещая симметрия.

Адмирал снова – на этот раз обстоятельней – оглядел оба павильона.

– Ты прав, – заключил он. – Жуть берет, а?

– Да уж.

– Скверные времена настают для архитектуры малых форм.

– Интересно, как будет бедняжка Европа вылезать из того, что на нее надвигается?

– Уже надвинулось.

На террасе оказался свободный стол, и они заняли его, поглядывая на вздымающиеся к небу струи фонтана. Над павильонами на другом берегу, за врезанным в небесную синеву мостом Йены поблескивала ажурным металлом Эйфелева башня.

– Когда возвращаешься в Испанию? – спросил адмирал.

– Утренним экспрессом в Андай. А вы?

– На будущей неделе увидимся в Саламанке – у меня тут еще есть дела. Явишься ко мне во вторник.

– Будет исполнено.

– А до тех пор постарайся не вляпаться, утешая жен, чьи мужья на фронте. Помни, что нынче почти у всех мужей пистолет на боку.

Они заказали чинзано и отказались от альбома с видами Выставки за двадцать пять франков. Très cher, сказал адмирал, обмахиваясь шляпой. Слишком дорого.

– Ты славно поработал с Баярдом, знаешь? Да и все остальное тоже вышло недурно.

– Прикажете принять как похвалу, господин адмирал? На вас непохоже, а для меня непривычно.

– Ладно-ладно. Это не послужит прецедентом. Иногда ты ошибаешься и проваливаешь задание. – Адмирал огляделся и понизил голос: – Как ты считаешь – тело не обнаружится?

– Вряд ли.

– Ну да, советский стиль, тебе знакомый… Все запутать, ненавязчиво предложить бегство, почетный отход от дел, своего рода «золотой парашют». Это их фирменный стиль. Они только что провели такую акцию в Барселоне с одним троцкистом, заподозрив, что он перешел на нашу сторону. Андрес Нин его зовут… Звали – потому что сейчас он мертвей моей бабушки… Сомнения разрушительней, чем уверенность.

Принесли вермут, и адмирал омочил усы в своем бокале. Потом поднял его, рассматривая на свет, и остался доволен. Сделал еще глоток.

– Можно вас спросить?..

– Рискни – и увидим, можно ли.

– Как давно вы узнали, что Эдди Майо – британский агент?

– С самого начала знал.

– А мне почему не сказали?

– Не счел нужным. Эта информация тебе не пригодилась бы.