Я убила этого человека.

И даже непросто убила. Я пытала его страхом. Конечно, Роб заслуживал наказания за совершенные преступления. Все дело в том, как я его наказала – как использовала тех детей, манипулировала ими, их памятью, хотя они и так уже были жертвами. И мне это понравилось. Я смаковала, как легко оказалось поглотить разум Роба, наводняя его ужасом и страхом, пока эти эмоции не поглотили его полностью. Тьма, окутавшая меня тогда, дарила тепло, возбуждение. Кайф прошел, но после него в руках и ногах осталось ощущение нервного покалывания, от которого я никак не могла избавиться.

Я вышвырнула Нокса на мороз за все, что он сделал с Лиамом. Я упорно старалась не думать о том, что сам Лиам никогда-никогда не согласился бы с этим решением. Я так легко решила, что он неисправим, но ведь он еще не был взрослым. Нокс, или Уэс, как бы он себя ни называл, был одним из нас. Да, он заставлял других детей сражаться за еду, но чем я была лучше, изгнав его на верную смерть от холода? И Мейсон… Я могла бы помочь Мейсону, стерев болезненные воспоминания, но моей первой мыслью было использовать его как оружие. Словно он не был человеком и не имел права на собственный выбор.

Возможно… возможно, лагерные надзиратели были правы, изолируя и уничтожая опасных. Возможно, на нас нужно надеть намордники, сковать, приучить выполнять приказы – для меня казалось таким естественным командовать Робом, Ноксом, любым другим ребенком, посмевшим ослушаться меня на складе.

И это превращало меня в Клэнси. В Мартина. В того Оранжевого, которого привезли вместе со мной в Термонд в одном автобусе – он заставил СППшницу застрелиться из собственного оружия. Превращало в бесчисленных других, пытавших СППшников и лагерных надзирателей, наводняя их сознание ужасающими изображениями.

Я ничем от них не отличалась. Не была лучше. Все это время я надеялась, что, научившись управлять своими способностями, верну себе свою жизнь и смогу сама принимать решения. Но дело было совсем в другом. Что, если единственной причиной, почему я не приняла свою сущность раньше, был страх и невозможность ее контролировать.

Теперь я понимала, как помогла мне Лига. Меня научили дисциплине, дали ориентиры и установки, как и когда использовать способности. Это лишний раз доказывало, как я была права, сказав Кейт, что не должна становиться командиром – нам нужны люди сильнее, сохранившие в себе добро. По крайней мере, люди, которые сберегли в себе веру, что инстинкты не заведут их в подобную тьму.

Убийца. Как и другие агенты Лиги.

Одеяло стало горячим и влажным от слез. Я подняла лицо, подставив его брызгам воды, летевшим от водопада, и полной грудью вдохнула морозный влажный воздух, но облегчения это не принесло. Я представляла себе, каким Вайда увидела Роба в тот последний раз, и ничто не могло стереть из памяти эти образы. Я никогда не смогу забыть последнюю мысль, вспыхнувшую в его голове за секунду до того, как жизнь Роба оборвалась. Красивая женщина в клетчатом платье, красный велосипед, бескрайнее поле, закат над Лос-Анджелесом…

– Прекрати, – выдавила я, – прекрати.

Мне было больно. Каждой клеточке. Голова раскалывалась от мигрени, от ее вспышек я буквально слепла. Спину покрывали десятки порезов и ушибов. В легких не хватало места, чтобы наполнить их кислородом, в котором я так нуждалась. Рыдания сотрясали мое тело, но легче не становилось, напряжение не спадало. Казалось, будто меня скручивает, скручивает и снова скручивает, пока я наконец не сломаюсь.

Шум воды поглощала все остальные звуки, включая негромкие неуверенные шаги позади меня. Но я знала, что он был там.

– Эй, – мягко сказал Лиам.

Туман от водопада опустился между нами, сплетая из больших снежинок чистое белое полотно. Когда белое облачко унесло очередным порывом морозного ветра, Лиам все еще стоял на том же месте, все так же прижимая мои черные ботинки к груди, с прежним измученным выражением на усталом, пепельном лице. Парень сделал осторожный шаг вперед. Лиам все еще нетвердо держался на ногах, но сильнее тревожило то, как он смотрел на меня, внимательно изучая мое лицо.

Жив. Наконец-то поднялся. Глаза больше не казались остекленевшими. Дыхание было неглубоким, но уверенным – ровный вдох, ровный выдох, короткие приступы кашля.

Лиама всегда было легко прочитать. Он не умел скрыть ни одной мысли или чувства, сколько бы ни пытался выжать из себя улыбок. Открытое лицо, душераздирающе красивое, хотя от усилий губы его были плотно сжаты. Его глаза… такие светлые на солнце, скользили по моему лицу, словно он никогда не видел меня раньше и не хотел упустить ни одной моей черты. Сердце мое сжалось, признание рвалось наружу, пока я, наконец, не заставила себя отвести взгляд.

– Я не… – начал парень, но голос звучал безнадежно. – Как я могу помочь? Что… что я могу сделать, чтобы уменьшить боль? Чтобы стало лучше?

«Лиам, ты не можешь. Не в этот раз». Мне казалось, что все это происходит словно не со мной, словно я вижу, как он спускается ко мне с вершины водопада.

– Просто не говори об этом никому, – прошептала я. – Пожалуйста.

Я вытерла слезы с лица. Капая на щеки, подбородок, шею, они оставляли жалящий след. Меня переполняли эмоции – радость от того, что он снова рядом, и смущение из-за того, он застал меня плачущей. Но то, что меня нашел именно Лиам, было правильно.

Краем глаза я заметила, что Лиам кивнул. Конечно, он все понял – сколько раз он сам уходил один, потому что не хотел, чтобы мы видели его напуганным и подавленным. Когда рядом есть те, кто зависит от тебя, чтобы не потерять их доверия, приходится всегда носить маску храброго, решительного человека.

– Там должны быть какие-то лекарства… в сумке, – проговорил он, – что-нибудь, что поможет тебе отдохнуть или… или…

Значит, лекарства все же доставили в лагерь, и Толстяк смог ими воспользоваться. И то, что Лиам практически оправился от болезни, означало, что вылазка была предпринята не зря – что-то хорошее из нее вышло.

Я надела протянутые мне ботинки. Ощущение онемения поднялось от пальцев ног до лодыжек, от лодыжек – до икр, и я ждала, что оно поползет и дальше. Как же я устала, и как же мне было больно. Мне казалось, я скольжу под ровной, серой поверхностью льда и не могу найти в себе сил, чтобы выбраться. Глубоко вздохнув, я откинула голову назад, будто это могло остановить слезы.

– Скажи мне, – попросил он. – Я не могу… Это… Это уже слишком.

Уже слишком. Мозг ухватился за эту фразу. Уже слишком, уже слишком, уже слишком.

Парень опустился рядом со мной на колени. Когда он сглатывал, двигался его кадык, я не могла оторвать от него глаз, пока Лиам не протянул руку, и его пальцы не пробежались по шраму у меня на лбу. Я не отшатнулась, позволив им мягко спуститься вниз, сначала – по скуле, потом – щеке, скользнуть по мочкам. Кожа на его ладонях была грубой и потрескавшейся от суровой погоды. Я закрыла глаза, позволив его большим пальцам смахнуть снежинки, опустившиеся мне на ресницы.