– Джексон Поллок[9] нервно курит в сторонке, – просто ответила она.

– Ты не… – начал было Джуд.

– Нет, – перебила его Вайда, и я услышала сожаление в ее голосе. – Деревья и руль сотворили этот шедевр.

– Ты знаешь, кто такой Джексон Поллок? – Руки Толстяка на мгновение замерли.

– Сюрприз, придурок, – фыркнула она. – Я, блин, умею читать.

– Толстяк! – прозвучал душераздирающий вопль, полный неприкрытого страха, и мое сердце дрогнуло. – Скажи мне, она в порядке?

– В по… рядке, – проскрипела я.

Мне казалось, будто я плыву, качаясь на ледяных волнах, похитивших чувствительность рук, ног, позвоночника. Толстяк прижал кончик иглы к моей коже, и боль подхватила и перетащила меня обратно во тьму.

Когда я очнулась, все одновременно казалось знакомым и неправильным.

Словно одно воспоминание перепуталось с другим, и оба вызывали тяжелое чувство дежавю. Жестко, ровно, холодно – я лежала на земле. Твердой, жесткой земле. Нос заполнил запах влажной почвы и чего-то однозначно человеческого, но не аромат лимонного освежителя Черной Бетти, в прошлой жизни «работавшей» фургоном службы уборки. Уши щекотало не бормотание радиоведущего, передающего ужасные последние новости, а ровное, глубокое дыхание четверых друзей, мгновенно провалившихся в сон.

Вернуться в сознание оказалось как вытянуть себя со дна илистого болота. Боль накрыла, только когда я всплыла на поверхность. Все началось с поясницы, потом стрельнуло в правую сторону тела, скручивая до предела каждую мышцу и сухожилие. Сразу же всего: земли, одеял, темноты – стало слишком много. Фантомные тиски кожаного ремешка сжались вокруг головы – я ощутила горький привкус металла во рту. Тогда и поняла, что от воспоминания тоже можно задохнуться, почувствовав, как оно плотно и быстро смыкается вокруг горла. Кожа. Единственный запах, который я чувствовала, был запахом кожи.

«Палатка Толстяка», – догадалась я. Мне не почудилось: они действительно меня нашли.

Джуд, Вайда… Я заставила себя приподняться, не обращая внимания на сопротивление одеревеневших мышц и ноющую боль в спине. Вот они, спят вповалку у нас над головами, практически друг на друге. Толстяк. Лиам.

Морозный ветер раздувал рубашку, но после спертого воздуха теплой палатки приятно освежал. Хорошо бы найти ботинки, подумала я, но гораздо важнее было просто уйти, как есть. Найти место, где можно побыть одной и выпустить крик, который рвался из самого сердца. Впереди, в центре поляны, виднелись тлеющие остатки костра – может, когда-то здесь было место для кемпинга – и бельевая веревка, увешанная рубашками и толстовками, раздувшимися и смерзшимися в жесткие глыбы.

Когда мы только приехали в Теннесси, было еще не так холодно. Друзья нашли ровную полянку для стоянки, однако беглого взгляда вокруг оказалось достаточно, чтобы заметить: местность гораздо более холмистая, а увядшая трава – здесь она была тоньше и выше – усыпана древними коричневатыми каменными глыбами. Это точно не Нэшвилл.

Открыв рот, я несколько раз глубоко вдохнула и повернула обратно к куче обугленной древесины и пепла: нашему походному костру. Толстяк оставил неподалеку флягу, но и она, и пластиковая бутылка рядом оказались пусты.

Скользя по грязи, носки испачкались и промокли. Споткнувшись, я негромко выругалась, проклиная свои ноги, которые вдруг перестали меня слушаться. Чтобы добраться до внедорожника, мне потребовалась целая вечность. Но я рассчитывала, что смогу отдышаться, распластавшись на пассажирском сиденье. Под передним сиденьем оставалась бутылка с водой! Я вспомнила, как пластик бился о пятки каждый раз, когда автомобиль делал крутой поворот. Мне просто нужен глоток. Один-единственный глоток, чтобы избавиться от отвратительного привкуса на языке.

Двери оказались заблокированы. Покачав головой, я двинулась обратно к костру. На отполированном штанами пеньке обнаружилось тонкое серое шерстяное одеяло, я подобрала его и хорошенько в него закуталась.

У нас нет места для вас, ни здесь, ни где-нибудь еще. Единственное место – в лагерях или под землей, с остальными.

Я затрясла головой, чтобы избавиться от ненавистного голоса, и распущенные волосы разметались по щекам и плечам. Они казались чистыми. Даже мягкими. Высунув руку из-под одеяла, я провела ладонью по всклокоченной голове. Никаких листьев и колтунов. Кто-то их вычесал.

«Боже», – подумала я, плотнее закутываясь в одеяло. Этот парень… Он тащил меня за собой, волок прямо к…

В горле словно застрял комок. Теперь, за нарастающим пульсом, колотившимся в ушах, я различила какой-то гул. Целую ужасающую секунду я думала, что вернулся Роб и притащил с собой генератор Белого шума. Но этот звук был низким, далеким и совсем не причинял боли.

Заметив тропу, старый туристический маршрут, я заковыляла на это шипение. Бугристую землю застилал снег, скрывая острые скалы и коварные ямы, но я видела петляющую тропинку, расчищенную от деревьев, и брела, опираясь руками о надежные стволы белых дубов и кленов. Солнце только еще показалось над горизонтом; первые лучи бледновато-желтого снега рассеивались по снегу.

Я вышла к озеру. Глупо, конечно, было принять шум воды за нечто настолько страшное и кошмарное, настолько неестественное, как Белый шум.

Я смотрела на водопады. Громыхающие, ревущие водопады в миниатюрном ущелье. Вода стекала по закручивающимся выступам скалистого утеса, и несколько тонких струй откололись от главного потока. Темные скалы, окружавшие озерцо, наклонялись вперед, словно горбясь от холода.

Тропинка вела к построенному на берегу деревянному настилу. Я перешагнула маленький ручеек, отделившийся от озерца, ломая корку тонкого, сковавшего его льда.

Настил был мокрым, с островками сверкающего снега. Расчистив себе место, я уселась прямо на самом краю. Передо мной открывался потрясающий вид на бурный ревущий поток, с ревом падающий вниз.

Над поблескивающей гладью озера клубился туман. Я нагнулась и, зачерпнув руками обжигающе холодной воды, плеснула ею на лицо. Засунула руку под одеяло и толстовку, пытаясь найти источник боли, от которой темнело в глазах. Отекший участок кожи, покрытый аккуратными, ровными стежками, перестал саднить, только когда мои жесткие, замерзшие пальцы охладили его.

Сперва я подумала, что это всего лишь туман оседает на моих щеках. Что ветер, возможно, сносит брызги водопада. Но комок в горле никуда не делся, твердый и неподвижный, и что-то очень похожее на всхлипы вырвалось из моей груди. Никто не видел моих слез, и я могла не сдерживаться.

Прижав одеяло к лицу, я скомкала его у рта, чтобы задушить крик. Но барьер был уже сломан и рыдания выплеснулись наружу – остановиться я уже не могла. Каждая мысль, проносившаяся у меня в голове, была залита кровью, я буквально чувствовала в горле ее вкус.