7. Если говорить о французах, то в 1789 г. только очень немногие желали создания конституционной монархии, подобной англосаксонской. Эти немногие считали, что король должен контролировать свою знать, а общественный здравый смысл должен контролировать короля. Но как должен быть выражен и применен этот здравый смысл? Кроме нескольких великих умов, таких как Монтескьё и, позднее, Мирабо, философы не потрудились изучить ту систему гарантий, которая защищает английские или американские свободы. Вольтер познакомился с ними самым поверхностным образом. Французские экономисты до небес превозносили абсолютную монархию. «Положение Франции, – говорил один из них, – несравненно лучше, чем положение Англии, ибо здесь можно осуществить те реформы, которые в один момент изменят все государство, тогда как у англичан таким реформам всегда могут помешать их партии». Они уже не верили, что монархия проистекает из Божественного права, но они ее принимали и в деле реформирования Франции рассчитывали на «демократический деспотизм» (А. Токвиль). Они принимали только ее бюрократическое устройство и централизацию. Они не видели, что американские свободы ведут свое происхождение из Town Hall (городской совет) и из свободных местных институтов. Если они и употребляли слово республика, то только в его латинском значении – «общее дело». Они не принимали во внимание ни суд присяжных, ни Habeas Corpus, ни тайное голосование – краеугольные камни англосаксонской системы. Когда Лафайет сказал, что по поводу ассамблеи нотаблей создана игра слов not able, то он даже не подозревал, до какой степени эта эпиграмма соответствовала действительности.

8. Тэн утверждает, что классический и абстрактный ум, создав для универсального человека доктрину об общественном договоре, всех остальных увлек в неизбежное разрушение старого режима. Это блестящее описание не соответствует фактам. В 1788 г. направления, по которым будет развиваться революция, еще не имеют никаких очертаний. Она ни в чем не похожа на русскую революцию, направляемую непреклонным и доктринерским духом к точно намеченной цели. Французы эпохи Людовика XVI рассчитывали подправить свой дом, а не разрушить его. Они испытывали отвращение к религиозной нетерпимости и социальному неравенству, но продолжали уважать своего государя. Почему же революция против остатков феодализма свершилась во Франции, где дворянство уже утратило всякую власть, а не в Венгрии, Польше, Австрии или Пруссии, где феодализм оставался еще на средневековом уровне? Как раз по этой самой причине. Потому что «в этой стране Франции, в силу урбанизации, эпикурейства, изнеженности, было полностью размыто представление о том, что представляет собой богатство, величие по праву рождения, собственность, приличный человек» (Малле дю Пан). Потому что у дворянства не было уже ни силы, ни желания защищаться, потому что это дворянство, ведя в Версале жизнь подчиненную, было полностью оторвано от нации; потому что, после того как Париж превратился в мозг нации, парижское восстание могло смести режим; потому что, когда, начиная с правления Людовика XIV, полностью прекратилась продуктивная общественная жизнь, французы, сами того не подозревая, оказались готовы развязать кровавую революцию, к которой никогда не стремились даже те, кто ее начинал.

9. Чего же хотели французы? Они хотели того, что у них уже некогда было, – короля-заступника, который навел бы порядок. В своей истории они уже неоднократно наблюдали, как после великих волнений собирались Генеральные штаты, высказывали пожелания, а король воплощал эти пожелания в жизнь. Таковы были реформы Лопиталя, Сюлли, реформы Ришелье после 1614 г. и даже реформы Кольбера (без созыва штатов) после Фронды. Монархия могла существовать только в том случае, если король оставался арбитром. В этом смысле отмена Нантского эдикта «положила начало закату монархии». Она должна была «существовать ограниченной или вообще больше не существовать». Но к тому же она должна была оставаться решительной по отношению к мятежникам. Людовик XI усмирил удельные династии, Генрих IV – религиозные партии, Ришелье – партии политические, Мазарини – принцев крови, Людовик XIV – парламенты. От Людовика XVI ожидали, что он усмирит последних – привилегированных. Третье сословие приобрело богатство, культуру, власть. Оно надеялось на равенство прав и на возможность для талантливых людей делать карьеру. Оно требовало также упразднения тех барьеров, которые мешали капиталистическому либерализму заменить собой средневековую экономику. Новая элита – буржуазия, богатая, деятельная, образованная, но политически униженная, стремилась заменить старую французскую элиту – дворянство, которое не выполняло своих обязанностей правящего класса, предаваясь развлечениям и наслаждаясь достижениями культуры. Даже ради своей защиты оно было уже не в состоянии применить силу. Иными словами, оно было обречено.

10. Беспорядок в финансах, который сначала вызвал необходимость созыва Генеральных штатов, а затем развязал революцию, был не причиной волнений, а всего лишь симптомом болезни. Дефицит стал непоправимым только из-за невозможности обложить налогом богатые классы – дворянство и духовенство. Отказ привилегированных слоев, позиция парламентов, поддерживавших это неподчинение государству, недовольство общественного мнения несостоятельностью властей – вот что вызвало необходимость столь глубоких перемен. Но король Франции вполне мог бы возглавить эти перемены, как это неоднократно случалось в истории британских государей. Ему принадлежало право обеспечить ненасильственный переход власти от одного класса к другому. Если бы Людовик XVI занял такую позицию, то монархия была бы спасена. Но король мог стать и защитником тех классов, которым грозила опасность, – в этом случае он был обречен погибнуть вместе с ними.

1. Французская революция началась не с беспорядков, а с настроения всеобщей идиллии. Когда 1 января 1789 г. Неккер объявил, что король созывает Генеральные штаты и предоставляет третьему сословию двойное представительство, новость была встречена с умилением и энтузиазмом, и во славу доброты его величества пролились «потоки слез». Робеспьер, добропорядочный буржуа и адвокат из города Арраса, говорил о Людовике XVI как о человеке, ниспосланном Провидением, предназначенном самими Небесами осуществить революцию, «которую пытались провести Генрих IV и Карл Великий, но которая была невозможна в эпоху их правления» (Ж. Вальтер). Однако, несмотря на кипение благородных чувств, делу не хватало ясности. Будет ли голосование поголовным или посословным? Министр ничего не сказал об этом. В случае голосования по сословиям результаты двойного представительства оказались бы сведены к нулю. И какое значение могли бы иметь всеобщие выборы в стране, жители которой не имели политической подготовки? В силу отсутствия кандидатов и политических убеждений выработка программ в форме наказов возлагалась на самих избирателей. В различных брошюрах высказывались рекомендации. Самой известной была брошюра аббата Сьейеса, священника сурового, хладнокровного и рассудительного. «Что такое третье сословие? – Всё. Чем оно было до сих пор? – Ничем. Чем оно желает стать теперь? – Чем-нибудь». Эта брошюра имела шумный успех и разошлась в количестве 30 тыс. экземпляров. Ее заглавие смягчалось тем, что «всё» довольствовалось стать «чем-нибудь». Аббат советовал не слишком яростно нападать на привилегированное сословие, потому что это «могло бы ввергнуть Францию в ужасное состояние»; он советовал думать о всеобщих интересах, реформировании налогов и наказаний. Но вместе с тем он поддерживал исторически ложную концепцию «двух Франций»: народной Франции – Франции подлинных кельтов, и Франции угнетателей – Франции захватчиков-франков. В большинстве провинций монархический пыл, казалось, оставался прежним: «Король дает нам право жаловаться. Великое благодеяние! Как должны мы благодарить монарха, трогательная забота которого доходит до того, чтобы спрашивать мнения своих подданных!» Напыщенное красноречие того времени оставалось классическим, и Цицерон звучал вперемежку с Руссо.