а затем официальное признание христианства в Древнем Риме не привело к революционным преобразованиям в сфере художественного выражения мироощущения человека. Лишь много позднее церковь в своем учении и идейно-воспитательной системе определила роль художественных образов и связанной с их производством деятельности.

Раннехристианские общины не уделяли внимания изобразительному воплощению религиозных тем и либо использовали языческие изображения, наполняя их аллегорическим значением, намекающим на новое религиозное верование, либо прибегали к изобразительным символам, имеющим смысл криптограмм.

К намеку, аллегории или символу прибегали не из практической необходимости зашифровать христианский характер изображений, а в силу откровенного нежелания передавать в образах, в определенном мифологическом ключе новое представление о божественном.

Этот вопрос будет поставлен и разрешен в рамках христианской доктрины путем долгих и зачастую острых споров. Отсутствие собственно христианских изображений в начале христианской эры объясняется сложностью и напряженностью общей обстановки в области культуры.

Христианство было глубоко связано с двумя великими доктринами — эллинистической и иудейской, отношение которых к возможности передачи божественного в чувственно осязаемых формах совершенно противоположно: эллинистическая доктрина в силу своего классического происхождения представляет божественное начало не иначе, как в осязаемости природных и антропоморфных форм, иудейская — исключает и осуждает как идолопоклонство изображение Бога.

В качестве учения, обобщавшего и преодолевавшего обе эти доктрины, христианство должно было также разрешить дилемму изображения либо отказа от изображения Бога в образах.

Первоначальное решение состояло в использовании косвенных изобразительных средств. Идя по этому пути, христианство ускорило процесс разложения — впрочем, давно уже начавшийся — классических форм. Например, Орфей изображался как символ Христа, освобождающего души из преисподней, и фигура Орфея становится условным обозначением, в котором художник стремится не к передаче черт античного героя, а к воплощению сути, выходящей за пределы этого образа.

Отношение христианства к богатейшему миру образов классического искусства было и по существу всегда оставалось положительным, ибо до Христа человечество не могло накопить столько мудрости без наставления свыше и в полном неведении Бога.

Предполагалось, что божественное начало постигалось не прямым путем, а с помощью познания божественного устройства мира, которому, наряду с "натурфилософией", политическими и юридическими науками, способствовало классическое искусство.

Обретенное откровение не перечеркивало и не обесценивало накопленные знания, а призывало идти дальше, то есть искать и выявлять трансцендентные истины, внешним проявлением которых служили явления природы и исторические события.

Что же касается иконоборческих тенденций иудейской религии, то, принимая в принципе положение о невозможности совершенного изображения бесконечного Божества в пространственно ограниченных формах, христианство вместе с тем учитывало, что Бог ради спасения людей принял человеческий облик.

В лоне церкви возникнут затем долгие и ожесточенные споры (которые приведут к изданию специальных декретов и к осуждению ереси) по поводу того, являлась ли божественной или божественно-человеческой природа Христа, но никто не мог отрицать, что благодаря явлению в человеческом образе Христос мог быть изображен.

Так как и в Евангелии мало или почти не говорилось о внешности Христа, широко использовалась символика, чаще всего почерпнутая из аллегорических образов классического искусства.

Христианская иконография складывается много поздней, спустя несколько столетий после явления Христа.

Можно считать, что развитие христианского искусства в целом шло от символического изображения к историко-назидательному. Когда церковь станет играть руководящую роль по отношению к искусству, то пойдет по стопам древнеримского государства, заменив гражданственные интересы религиозной целенаправленностью. Иными словами, церковь станет отрицать, что искусство может иметь значение само по себе как выражение самобытной религиозности, но признает его полезность для нравственного и религиозного воспитания верующих и встанет на путь тем большего его поощрения, чем больше нравственное воспитание и наставление верующих станет основой деятельности церкви.

Начиная со II века до нашей эры в городах Апеннинского полуострова и Северной Африки возникают подземные кладбища-катакомбы, состоящие из разветвленной, запутанной сети подземных ходов, проделанных непосредственно в туфе и лишь изредка дополненных каменными сооружениями, игравшими преимущественно роль подпорок. Катакомбы получают особое распространение в Риме: общая протяженность их здесь превышает сто километров.

Катакомбы не использовались в качестве места для собраний или убежища христиан от преследований: это были кладбища, охраняемые кладбищенскими законами Древнего Рима.

В стенах подземных галерей устраивались многоярусные ниши для братских захоронений. После погребения тела ниша запечатывалась плитой из камня или обожженной глины с надписью, фигурным изображением, процарапанным по тонкому слою штукатурки или нанесенным краской.

Катакомбы имели множество ответвлений, образующих сложную сеть идущих друг над другом галерей. Помимо галерей в катакомбах встречаются более или менее обширные помещения (кубикулы), служившие фамильными усыпальницами для богатых семей.

Планировка, размещение опор, общее архитектурное решение подземных усыпальниц преследовали чисто технические цели, но изображения на их стенах носили религиозный или поминальный характер. Это были молитвы о спасении души или плач по усопшему.

Декоративные элементы являлись преимущественно знаками любви и признательности, подобно цветам, возлагаемым нами на могилы наших предков.

Многочисленные и хорошо сохранившиеся в темноте галерей росписи катакомб составляют обширный и ценный материал для изучения истории раннего христианства и роли, отводимой им искусству.

Искусство катакомб развивается на протяжении почти трех столетий.

В наиболее древних изображениях часто встречаются классические темы, аллегорически толкуемые в христианском смысле (Орфей, Амур, Психея, пальмовый лист, виноградная лоза).

Доминирует в росписях христианский эсхатологический мотив, представление о потустороннем мире как о мистическом причащении души к Богу.

Позднее появляются изображения на библейские (Моисей, Ной с ковчегом, Иона, Давид) и евангельские темы (воскресший Лазарь, чудодейственные исцеления). Но они всегда имеют переносный смысл и связаны со спасением и воскрешением души.

Прослеживается последовательный переход от эллинистического художественного натурализма ко все более обобщенной форме, опирающейся на растущее стремление к символичности, низводящей фигуры к простым знакам.

Художники стремились не столько к изображению, сколько к "представлению" смысла более значительного, чем сам образ; структурно-синтаксическое построение, "координировавшее" фигуры и жесты в зависимости от изображаемого действия, сменяется повествовательно несвязной композицией, зачастую подчиненной чисто орнаментальному замыслу.

Блаженный Августин (IV век)

В качестве цитаты к разделу книги мною взяты строчки из части 14 одиннадцатой книги "Исповеди" Блаженного Августина.

В жизни Блаженного Августина, как в капле воды, отразились первые страницы истории трансформации Древнего Рима в европейскую христианскую цивилизацию. [37]

Августину суждено было родиться на рубеже двух эпох, в то время, когда в недрах античности зарождалось средневековье.

В течение IV–V веков в жизни Римской империи осуществлялись фундаментальные перемены: во-первых, государство теряло политическую независимость, не выдержав натиска варваров, и во-вторых, происходило полное обновление религиозной идеологии, вызванное повсеместным распространением христианства.

Рушился привычный уклад жизни, и люди оказывались перед необходимостью выбора: остаться верным старым традициям или отважиться принять новые идеалы. Поразительны энтузиазм и