В лагере Валуа повсюду царило уныние: при дворе Карла VII, который, впервые оказавшись под угрозой в своем любимом Берри, готовился отступать в Дофине, а если и это убежище будет ненадежным — в Кастилию и даже в Шотландию; в Орлеане, где горожане, удрученные перспективой скорой сдачи, просили Филиппа Доброго вступиться за них; но все, что смог сделать Бургундец, и сам обеспокоенный вновь проявляющейся надменностью Бедфорда, — это отозвать отряды, которые раньше прислал для участия в осаде. Все смутно чувствовали, что взятие Орлеана, ожидаемое со дня на день, будет означать финал драмы и полную победу Ланкастеров.

Тогда-то и появилась Жанна д'Арк.

В ходе франко-английской дуэли, с 1415 г. громоздившей тьму бедствий на хрупкие плечи ослабевших Валуа, 1429 г. знаменует, вместе с возрождением во Франции национального чувства, крутой поворот фортуны и перелом в войне. С ланкастерской мечтой, с той «двойной монархией», что едва не водворилась одновременно в Англии и во Франции, отныне покончено. Во всяком случае, так решили потомки, оценивая события с временной дистанции и на основе опыта. Однако это вовсе не значит, что блистательная авантюра Жанны д'Арк оставила у всех современников впечатление, будто только что произошло нечто решающее и необратимое. Французский реванш, начало которого означала ее история, отнюдь не принял сразу же после первых ее успехов ни космического размаха, ни ураганной мощи. Война еще длилась более двадцати лет, в течение которых Ланкастеры и их сторонники могли питать иллюзии, что легко наверстают потерянное вследствие временных неудач. Борьба затянулась из-за изнурения обескровленной Франции, вялой апатии короля, слепого эгоизма его фаворитов, всех тех людских слабостей, из-за которых в истории самые прекрасные планы не осуществляются или осуществляются не в полной мере. Таким образом, жертва, принесенная Девой, стала лишь предзнаменованием решающих, но еще далеких побед. Оказала ли она столь принципиальное влияние на ход событий, какое ей всегда приписывают? В этом позволено усомниться.

Историк, даже рискуя показаться святотатцем, обязан поместить чудесное приключение в его человеческий контекст. Он обязан рассеять иллюзии, возникшие, несомненно, по той же причине, по которой подвиги героини сохранились в памяти людей. Казалось бы, мало кто из исторических персонажей известен нам так хорошо. Ведь здесь нам выпала неоценимая удача — мы обладаем драгоценными свидетельствами, а именно материалами двух процессов: того, с помощью которого инквизиторы по приказу Бедфорда возвели Жанну на костер, и более позднего — может быть, слишком позднего — устроенного в 1456 г. Карлом VII с целью реабилитировать ту, которой он обязан французской короной. Допросы в ходе первого процесса открывают нам саму душу Жанны, ее спокойную веру, ее крестьянский здравый смысл, ее религиозную приверженность законному монарху, ее абсолютную уверенность в правоте своего дела. Они передают нам искру того огня, который ей удалось разжечь в сердцах соратников, но который не вышел за пределы того ограниченного круга людей, кому посчастливилось приблизиться к ней или жить рядом. Второй процесс менее доказателен — именно потому, что ставил целью доказать слишком многое. Здесь свидетельства — это воспоминания о уже далеких событиях, как бы окутанных дымкой легенды; их излагают те же соратники, естественно и искренне стремящиеся очистить от оскорбительного обвинения память их соратницы и вместе с тем реабилитировать ныне победоносного короля. Если бы мы потеряли эти судебные материалы, что бы мы, собственно, знали о Жанне? Во французских описаниях, которые сообщили нам об этих событиях, а именно в официальной хронике Жана Шартье или «Хронике Девы», которую все ее содержание заставляет приписать перу архиепископа Жювенеля, несомненно, использовались рассказы современников, ныне утраченные, авторами которых могли быть некоторые из товарищей Жанны по оружию, не слишком заботившиеся о точности. Они имеют сравнительно позднюю датировку и образуют нечто вроде пролога к процессу реабилитации. Они не выводят нас из круга очевидцев, которых сильная личность Жанны сделала крайне самоотверженными. Но за пределами этой группы, за пределами земель по Луаре, где ее знали и любили, отзвуки затухают с быстротой, вызывающей удивление. Во Франции дофина вокруг этой эпопеи повисло тяжкое молчание, едва нарушенное несколькими свидетельствами. Тем не менее здесь ее знали и, как полагалось, праздновали снятие осады с Орлеана и помазание в Реймсе; в посланиях короля добрым городам восхвалялась роль, сыгранная здесь Девой, почти чудесное вмешательство которой придавало больше веса этой разновидности официальных бюллетеней. Но дальнейшее ее поприще, ее неудачи, ее плен, ее мученичество вызвали как в провинциях, давно преданных буржскому королю, так и в провинциях, примкнувших к реймскому королю, лишь еле заметные волнения, письменных свидетельств о которых сохранилось мало. Все выглядит так, словно подданные, подражая в этом своему суверену, оставили Жанну д'Арк сразу после помазания. В стане врага в целом царило почти то же равнодушие. Конечно, бургундские хроники уже самой злобной яростью своих нападок, клеветой, посредством которой они пытаются очернить память своей противницы, доказывают, что в правящих кругах первые успехи Девы вызвали смятение, память о котором изгладил только руанский костер. Обычные люди волновались куда меньше: свидетельство — «Дневник парижского горожанина», автор которого, сообщая о неудавшейся осаде Парижа, вспоминает, что во главе осаждавших стояла женщина, о которой одни говорили, что она послана небом, а другие — что она ведьма. «Кем она была, — благоразумно добавляет он, — одному Богу известно». Как только Дева исчезла, все вновь успокоилось. Еще более странным кажется нам почти полное неведение этой истории, в каком пребывали подданные Ланкастеров. Они также, хоть и очень смутно, имели представление о событиях в Орлеане и Реймсе. Если бы подвиги Жанны вселили в сердца английских солдат страх, сведения о котором легенда не замедлила раздуть, беглецы и дезертиры рассказали бы об этом землякам. А если бы Бедфорд устроил процесс в Руане с тем, чтобы укрепить свою пошатнувшуюся власть, он бы не преминул широко разгласить о его результатах в Англии. Ничего подобного в английских хрониках не обнаруживается, и их сухость, краткость и неточность показывают, что там не проявляли интереса к истории, из которой потомки сделали волшебную эпопею.

Итак, пример Жанны д'Арк не поднял массы; он не вызвал того национального подъема, который, охватив все население, позволил бы превратить партизанскую войну, никогда не прекращавшуюся, в освободительный крестовый поход.

Все, что оставила после себя героиня, — это действия, впечатление от которых не мог изгладить никакой приговор: боевые подвиги и политические акты, впервые прервавшие успешное продвижение ланкастерских войск или давшие буржскому королю авторитет помазанника, безвозвратно изменив тем самым ход событий. Благодаря этому ее вмешательство имело решающее значение, и страница, которую она вопреки всем ожиданиям вписала в нашу национальную историю, заслуженно считается одной из прекраснейших; та, которую мы привыкли называть «святой Отечества», даже если ее завет не был услышан, тем не менее спасла своего короля, в котором воплощалась Франция.