Тэмлейн, когда б ты мне сказал, Что будет в эту ночь, Твои зелёные глаза Я вырвала бы прочь!

Коль знала б, что в последний раз Ты был вчера со мной, Я б заменила каждый глаз Гнилушкою лесной!”

Я закрыла глаза, приготовившись к боли, к падению, к расставанью с телом и чувствами, ко всему… Но не было боли, и со мною ничего не происходило. Я услышала шипение, точно рядом появилась сотня разозлённых кошек.

Сидхе обратились разъярёнными фуриями, они скалили острые зубы и шипели, их длинные волосы хлестали плетями хвостов. Они метались, но не могли к нам приблизиться, прорвать границу обережного круга, что держали два сияющих силуэта. Они были точно расплавленное золото, самый чистый свет, что обжигал сидхе и лишал их сил. Дьяволицы взмывали в воздух, исчезали, рассып`ались метелью и листвяными вихрями, обращались вороньей стаей, но никак не могли достичь нас. А мы, по-прежнему не отпуская рук, смотрели в изумлении, не в силах понять, что стало нашим нечаянным спасением.

Сияние угасло, но отчего-то я знала, что с нами по-прежнему эта оберегающая сила, того больше — она пребывала с нами всегда.

— Материнское благословение, — яростно выплюнула Зимняя Ночь, неузнаваемая в своём дьявольском обличии. Белые волосы взмывали вокруг искажённого злобой белого лица, рассыпаясь снежными клубами; кожа её была как у замёрзшего мертвеца, пальцы удлинились до невозможности и увенчались алмазными когтями. Роскошные одежды её истончились, почти не скрывая наготы до синевы бледного изломанного тела.

Её черноволосая товарка не вполне перекинулась из птичьего облика, являя жуткую смесь женского тела и тела птицы; вместо волос у неё росли глянцево-чёрные перья, перья покрывали крылатые руки, плечи и шею, женственные бёдра переходили в лапы, черты безобразно вытянулись и заострились, и вместо речи слышалось лишь шипение и клёкот.

Другая обрела страшное сходство с утопленницей и хищной рыбой вместе, кожа её была зеленоватой и рыхлой, точно готовой отстать от костей, кое-где сквозь тлелые лохмотья просвечивали бледные чешуйки, лицо сделалось одутловатым, а глаза водянисто-тусклы.

У иной живая плоть врастала в древесную кору, и все они не сохранили и малой толики прежней красоты.

Я не сдержала дрожи смешанного со страхом отвращения.

— Но вы не слишком радуйтесь, детки, — сидхе растянула в оскале тонкие сизые губы. — Ваши добрые матушки оставили вам свою защиту — предсмертное желание сильно, благословение матери того сильнее, и всего нашего колдовства не хватит, чтобы лишить вас этой защиты. А ты, наш милый мальчик, избавился от наших чар, полюбив смертную. Что ж, здесь мы проиграли. Но и вам не получить победы.

— Отпустите нас, — заговорил Джерард, встав передо мной. — Возвращайтесь за море, в свои холмы, к своим камням и рощам. Я был вашим всю свою жизнь, и всей жизни мне не хватит, чтобы забыть об этом. Чего вам больше?

— Чего? Всё просто: ты предал нас, наше осеннее дитя. Тебе стали противны наши игры, ты отрёкся от знаний, что мы тебе передали, вернул все наши дары, а ведь ты сам был подарен нам. Но не страшись за эту девочку: мы не причиним ей вреда и не станем преследовать её — лишний труд. Мы проследуем за ней во снах и воспоминаниях, и ей негде будет скрыться. Но и тебе, сколь бы ни велика была твоя вина перед нами, мы не причиним вреда. Да мы бы и не сумели: твоя любящая матушка защитила тебя от нас крепче любого наговора. Нет, мы, напротив, подарим тебе долголетие и силу — видишь, как мы добры к тебе, как щедры наши свадебные дары? Да и кому ещё одаривать тебя: ведь мы всё равно что твоя семья, другой у тебя не было от самого рождения. Мы всего лишь сделаем так, что ты останешься прежним… только в ином обличии. Как тебе такой подарок?

Я не успела вымолвить ни слова, и Джерард молчал, когда вдруг пошатнулся, поднимая перед лицом руки. Я поняла, наконец, что вижу, и из груди вырвался то ли крик, то ли вздох. Он весь оковывался бронёй коры, что твердела и разрасталась поверх его тела. За его спиной невозможно скоро подымался высокий ствол, выстреливали побеги, тотчас обращаясь мощными, устремлёнными к небу ветвями.

Вид творимого колдовства обездвижил меня, точно я сама опуталась корнями и побегами.

— Мы не люди и потому держим слово, смертная, — с гневным смехом обратилась ко мне сидхе. Я же оцепенела от горя и не могла ей ничем ответить. — Узн`аем, в которую цену пойдёт твоя любовь за ожидание? И надолго ли хватит твоего века? Ведь ждать тебе немало — до той поры, пока не выйдет срок нашему колдовству!

Черты их коверкало болезненной гримасой гнева — и горечи?; выс`око вознёсся серебристый ясень; я видела теперь лишь плечи, руки и лицо Джерарда, но и они скрывались в западне ветвей. Черты его онемели, и только не успевшие померкнуть глаза смотрели на меня с прощальной тоской, больнее самого долгого крика.

Под плащом я отыскала кошель, а в нём — веточку, нежную и благоуханную, как на заре Бельтайна… кажется, целую жизнь назад, да и жизнь та была будто бы и не моею вовсе.

«Так вот к чему был твой подарок, Королева».

Казалось, что я вижу её ободряющую улыбку.

С удивлением, не страхом, я следила, как веточка прикипела к ладони, как проросла сквозь — ничуть не больно, только странно. Сквозь меня проходили токи иной и непонятной жизни, я вдруг взмыла над землёй, над сидхе, выше, к небу, к Джерарду, к его ещё не исчезнувшим глазам.

Я ощущала неподвижность, не мёртвую, но иную, нежели постижима для человеческой плоти. Я не слышала и не видела сидхе, я протягивала к Джерарду свои руки-ветви. И в какой-то миг мы коснулись друг друга и соединились, срослись этой новой плотью. Я смогла, я успела. И в нас звучала наша общая дрожь.

* * *

Сбылось по навороженному, по предсказанному. Смутные видения обратились явью.

Безгласные, немые, мы сплелись корнями, ветвями, вросли в древесную плоть, в древесную кровь.

Заволакивало небеса ненастьем, за ним прилетали зимние ветр`а, нас омывали вешние воды, и солнце касалось юной листвы. Так повторялось раз за разом, по дороге времени катилось годовое колесо. Оборотам его я не вела счёта. Время стало иным. Сознание дремало, погрузившись в дивные сны, где я растворялась в мире, всё больше теряя себя самое. Я всё глубже погружалась в эти