Они успели миновать холмы Беспечности и перейти вброд иссушенную солнцем реку, берущую здесь свое начало, когда их настиг всеведущий владыка Хазгаарда. Послышалось тихое жужжание, словно навязчивое насекомое кружилось поблизости. Каркум насторожился. Тронул висящий на шее амулет солнца – защиту. Тот оказался таким горячим, что ему пришлось отдернуть руку. Затем амулет рвануло вверх, цепь разорвалась, и он полетел прочь. Мудрейший вытянул руку, силясь поймать драгоценный магический предмет. Слишком поздно. Пальцы его схватили пустоту. Солнечный диск, блеснув напоследок, зарылся в песок. И голова силата взорвалась дикой болью. Он вскрикнул, схватился за виски и оказался в абсолютной пустоте, где не было никого и ничего, только он один и терзающая его сознание боль. Голос Саркона отчетливо произнес:

– Принеси мне его голову, Каркум!

– Клянусь! – прошептал Мудрейший. – Клянусь, что сделаю это. Я вернусь к тебе с его головой. Только не убивай меня.

Боль ушла столь же внезапно, как и появилась.

Во рту остался соленый привкус крови. Мудрейший зашевелился и почувствовал под пальцами песок. Открыл глаза и понял, что упал со спины эвкуса и лежит на земле. Вокруг столпились ифриты с озабоченными лицами.

– Что встали? – проворчал Каркум. – Помогите мне!

Сильные руки подняли его и усадили в седло.

Мудрейший с содроганием вспомнил страшное чувство пустоты, в которой он оказался. И кошмарной слабости, беспомощности мелкого травоядного зверька перед неимоверной силой крупного хищника, которому ничего не стоит растерзать тебя, была бы охота.

Непомерные магические способности Саркона и маниакальный склад его личности всегда пугали первого силата Хазгаарда. А сейчас он ощутил со всей отчетливостью – стоило владыке только захотеть, и он лишился бы разума, обратился в мгновение ока в дряхлого безумца, с блеклым взглядом и ниткой слюны, тянущейся из уголка рта. Так, говорят, выглядел великий мудрец Амуд'ра в конце своей долгой жизни. По слухам, Саркон отнял у него разум. Каркум хотел умереть на вершине славы, оставив соплеменникам образ мудрого, влиятельного силата, а не выжившего из ума жалкого старика. Какая глупая иллюзия – что его защищает амулет. Владыка мог в любой момент отнять у него бесполезную детскую игрушку. От нее никогда не было толка. Просто владыке удобно держать его на коротком поводке, давая почувствовать в себе иллюзорную силу…

"Интересно, сколько лет Саркону? – подумал Каркум. – Если он знал великого Амуд'ру. Черное божество поддерживает его тело, не дает стареть.

А магическая мощь его все крепнет день ото дня.

Кто-нибудь пробовал когда-либо убить Саркона?.."

Мудрейший заметался мыслью, попытался думать об отвлеченных вещах, но сознание неизменно возвращало его к этой опасной идее, пока он не понял, что у него остался единственный шанс спастись – принести голову богочеловека. Возможно, тогда владыка простит ему крамольные мысли. В конце концов любое разумное существо – слабо, ему сложно контролировать процесс мышления. Столь часто проникающий в сознание своих подданных силат должен знать, что злоумышляющий не всегда является врагом, а думающий о фиалках – другом.

Когда Митрохин очнулся, Медея сидела рядом.

– Ты меня спас, – сказала она, заметив, что Иван Васильевич пришел в себя.

– Хм-м, – выдавил Митрохин, не зная, что нужно говорить в таких случаях, – у меня были к нему свои счеты.

– Это неважно, главное то, что теперь ты знаешь – мы неразрывно связаны.

Митрохин приподнял голову, вглядываясь в черты лица Медеи: не шутит ли? Нет, не шутит.

Говорит абсолютно серьезно. Она очень изменилась с тех пор, как он ее видел в последний раз. За то время, что Иван Васильевич провел в Хазгаарде, девочка-студентка повзрослела и словно обрела некое особенное знание, не доступное простым смертным.

В ней появился внутренний свет, думал Митрохин.

Она и правда похожа на богочеловека. У Ивана Васильевича потеплело в груди. Он ощутил нечто похожее на священный страх. И еще предчувствие того, что грядут перемены в его судьбе.

– Ты богочеловек? – шепотом поинтересовался Митрохин.

– Вряд ли, – засмеялась Медея, – когда я только здесь появилась, меня довольно сильно раздражало, что все меня так называют. Потом поняла, что в этом что-то есть. Вдруг все предопределено кем-то свыше, и мы совсем не те, кем себя ощущаем?..

– И кто же я такой, если не Митрохин Иван Васильевич?! – он замолчал, почувствовав, что слова прозвучали глупо.

– Не знаю, – пожала плечами Медея, – я ведь, если вдуматься, совсем ничего о мире не знаю. Делала все интуитивно, словно мне кто-то сверху диктовал. Кто знает, может, Белое божество.

И еще, мне почему-то кажется, что наше предназначение избавить этот мир от джиннов…

– И Балансовой службы, – пробормотал Митрохин и спохватился:

– Что, наше? Э-э нет. Я на избавление мира от джиннов не подписывался.

– За нами люди, – просто сказала Медея, и в этих словах Ивану Васильевичу почудилась не человеческая речь, а чей-то потусторонний голос, звенящий тысячей серебристых колокольчиков. Он зазвучал в его голове долгим, звучным эхом: «За нами люди… Люди… Люди…» Митрохин ужаснулся и глянул в глаза девушки. Оттуда на него смотрела такая прозрачная глубина, что его проняло до дрожи.

– Это что это… что это такое, – забормотал Иван Васильевич и выставил перед собой руку, – ты что, вправду не та, за кого себя выдаешь?

– Выслушай меня и успокойся, – попросила девушка.

– Хорошо, – резко согласился Митрохин.

– У нас совсем немного шансов одержать победу, но если мы не одержим эту победу, то уже никогда не вернемся в наш мир.

– Достойный аргумент, – одобрил Иван Васильевич, в его ушах зазвучал хруст банковских ассигнаций и хлопок, с каким закрывается тяжелая крышка банковского сейфа. Славные эти звуки он очень хотел когда-нибудь услышать снова.

– Не в моих силах перебросить нас за барьер, отделяющий эту эпоху от наших веков.

– А помню… – проговорил Митрохин. – Здорово мы тогда об какую-то стенку стукнулись. Нас даже раскидало по этому миру.

– И по времени, – уточнила Медея.

– Ну да, ну да, – улыбнулся Иван Васильевич, – ты намного старше стала. Раньше девочка совсем была, угловатенькая, длинная. А теперь оформилась… – Он осекся, наткнувшись на осуждающий взгляд. – Все, молчу, молчу… Это я к тому, что ты хорошо выглядеть стала. И характер тоже…

– Что с моим характером?

– Вроде помягче стал. У женщин с возрастом характер смягчается, иногда…

– Предлагаю оставить эти разговоры! – отрезала колдунья. – Пока я совсем не рассердилась.

– Оставить так оставить, – немедленно согласился Иван Васильевич, – хотя, когда ты вот так говоришь – оставить эти разговоры, и все тут, – я сразу тебя прежнюю вспоминаю. Помнишь, как в суде-то оказались. И в Риме тоже…