— Может быть, еще по одному?

Она отрицательно покачала головой, смущенно отводя взгляд. Рупа была более сдержанна в проявлении эмоций, чем ее младшая сестра.

— Я бы хотела купить один для ма.

— Да, купи вон тот, с цветными шариками наверху, — закричала Пью, вставая на колени на стуле и показывая пальцем на витрину.

— А мне нравится другой, который как будто снегом покрыт.

— Вот, возьмите доллар, — сказал я, вытягивая бумажник из заднего кармана и доставая купюру. — Купите два, или сколько вам надо.

— Нам нельзя трогать деньги, — сказала Рупа.

— Да ладно тебе! Даже если ты потеряешь этот доллар по пути к кассе — ну и фиг с ним.

— Фиг с ним? — Брови Рупы недоуменно сдвинулись.

— Ну, то есть я хотел сказать — это не важно.

Девочки вылезли из-за стола и промаршировали к прилавку, держа купюру за углы, как будто несли знамя на параде. Я сидел спиной к прилавку, но повернулся, чтобы не пропустить такое зрелище. Я увидел, как Рупа молча махнула рукой один раз, потом еще раз, а затем они с сестрой бережно положили банкноту на прилавок. Девушка-продавец завернула верх бумажного пакета и немного поколебалась, не зная, кому из девочек отдать его. В результате она так и оставила пакет на прилавке, и его забрала Рупа.

— А почему ты ничего не сказала? — спросил я, когда раскрасневшиеся от пережитого приключения сестры вернулись к столу.

Рупа протянула мне сдачу и взглянула исподлобья.

— А разве я что-то сделала не так?

— Ну, ты могла бы сказать продавщице, какие именно донатсы ты хочешь купить, а не просто тыкать в них пальцем. Это, знаешь ли, не очень прилично. И ты могла бы поблагодарить ее. А для начала не мешало бы и поздороваться.

Рупа покраснела и опустила глаза.

— Извини.

— Да ладно, не извиняйся. Я просто что хочу сказать — не надо стесняться, старайтесь как можно больше разговаривать по-английски. Ведь чем больше вы будете говорить на этом языке, тем быстрее привыкнете, верно? Вы и сейчас хорошо говорите по-английски.

— Не так, как ты, — сказала Рупа. — Надо мной будут смеяться в школе.

— Я боюсь идти в школу, — сказала вдруг Пью тоненьким голосом и закрыла глаза ладонями.

По правде говоря, у меня не было ни малейшего желания возиться с этими девчонками, но тут я действительно их немного пожалел.

— Слушайте, — сказал я, — я ведь знаю, каково вам сейчас. Ну, допустим, кто-то и посмеется в первые дни, ну и что? Наплевать! Надо мной тоже смеялись. А я приехал сюда, когда мне было уже шестнадцать, всю жизнь пришлось перестраивать из-за этого. Правда, я здесь родился, но все равно, когда я вернулся сюда, я уже ничего не помнил из прежней жизни.

— Это было, когда умерла твоя мама? — спросила Пью. Она произнесла эту фразу с благоговейной грустью, как будто знала маму, а может быть, любая смерть вызывала у нее такие чувства, не знаю.

Я кивнул.

— А какая она была?

— Она была… Она была моей мамой, что еще сказать?

Вопрос застал меня врасплох. Внезапно я почувствовал, что эти девочки, с которыми я и знаком-то толком не был, видят меня насквозь и понимают лучше, чем многие из моих друзей по колледжу. Да, четыре года назад я мог бы сидеть в этом кафе с мамой после одной из наших пляжных прогулок. Она бы куталась в платок, прихлебывала маленькими глотками чай и жаловалась, что он совершенно безвкусный.

— У тебя есть ее фотография? — спросила Рупа. На секунду ее глаза встретились с моими.

— Нет, — солгал я, не желая показывать им ту единственную фотографию мамы, что я всегда носил с собой в бумажнике. Она была сделана много лет назад на вечеринке в Бомбее, с такого расстояния, что мамино лицо было не слишком-то видно. После ее смерти я обрезал фотографию по размеру и вложил в бумажник, но за три с половиной года так ни разу и не взглянул на нее.

— А почему у вас дома нет ее фотографий? — спросила Рупа.

— Отец не хочет.

— Ма искала их, — задумчиво сказала Пью, — так долго искала. Она везде искала, везде, но так и не смогла найти.

Когда мы подъехали к дому, Читра сидела на подоконнике и высматривала мою машину. Лицо ее было встревоженным, но она не спросила, почему мы так задержались. Пью и Рупа наперегонки бросились к ней, как будто не видели ее много дней, тряся перед ее носом пакетом с донатсами и наперебой рассказывая, как мы здорово прокатились, и какой я был добрый, и как они сами заплатили за покупки. Было очевидно, что девочки от меня в восторге, и из-за отношения дочерей Читра, похоже, тоже решила сделать все возможное, чтобы полюбить меня. Но я устал от их компании, мне хотелось побыть одному, а расположение дома было таковым, что в нем практически невозможно было ни слушать музыку, ни смотреть телевизор в одиночестве. Пришлось ретироваться назад в гостевую спальню, и я уселся на пол, листая «Глоуб» и поглядывая сквозь стеклянную дверь на бассейн. Потом я переоделся и с удовольствием пробежал пять миль по холодным, ветреным дорогам. Когда я вернулся, Читра с дочками уже ели обильный бенгальский обед, склонившись над тарелками с далом и остатками вчерашнего ужина. Я отклонил приглашение Читры присоединиться к ним, размотал телефонный шнур, внес аппарат к себе в комнату и позвонил Джессике.

— Приезжай ко мне, хочешь? — предложила она.

И я действительно с удовольствием так и сделал бы, но я не мог вот так взять и уехать из дома. Тогда не мог. Когда я вернул телефон на место в прихожей, в гостиной никого не было, и я понял, что все они поднялись наверх, чтобы поспать после обеда, — истинно индийская черта. Наконец-то в моем распоряжении была вся гостиная. Я растянулся на диване, включил телевизор и сам не заметил, как тоже уснул. Когда я проснулся, они были внизу, сидели рядом со мной, но вели себя так, как будто меня в комнате не было. За окном темнело, высокий изогнутый торшер освещал журнальный столик, в телевизоре бубнило очередное ток-шоу. Читра расчесала девочкам волосы, заново заплела им косы, потом занялась своими волосами. Она распустила их по плечам — тяжелую, блестящую массу, доходящую ей до пояса, и прочесывала ее пальцами, распутывая колтуны. Вид ее волос вызвал у меня волну отвращения, мне сразу вспомнилось, как мамины волосы вылезали клочьями после химиотерапии и как ей пришлось носить тот ужасный парик, который она не снимала до последнего дня, и как этот парик под конец выглядел более здоровым, чем ее тело.

Рупа села на стул за спиной Читры и стала массировать голову матери, изредка выдергивая седые волоски, а Читра запрокинула голову назад и закрыла глаза.

Я понял, что так они обычно проводят свободное время, как обезьяны, что вычесывают друг у друга блох. И я лежал на диване и наблюдал за ними, представляя себе, как волосы Читры в один прекрасный день поседеют, как она состарится рядом с моим отцом так, как должна была состариться мама. Эта мысль напомнила мне, за что я так сильно ненавижу эту женщину, и в этот момент Читра подняла веки и встретилась со мной глазами. Она даже подскочила, когда увидела, что я смотрю на нее, быстро собрала волосы в кулак, поднялась и вышла на кухню, а через несколько минут вернулась, неся на подносе чайник и чашки с какао. В вазочки она насыпала по крайней мере два вида чаначура, а на маленькую тарелку положила разрезанный на четыре части донатс.