Товарищ завсегда, везде,

Готов нам оказать услугу

Иль тихий разделить досуг.

Да здравствует Бордо, наш друг!

Кажется, эти строки не столько о вине, не столько о пирушке друзей, сколько о неизбежном взрослении и утрате иллюзий. У Онегина и Ленского еще нет того горя, от которого они искали бы спасения в вине. У Пушкина – уже есть.

Ожидание Пушкина длилось более девяти месяцев. За это время он узнал о казни пятерых декабристов, об аресте Кюхельбекера, пытавшегося бежать из России, о сибирской ссылке, которая ждала его друзей.

В сентябре 1826 г. Пушкин получил с фельдъегерем приказ немедленно прибыть в Москву. С ним хотел познакомиться новый император.

Рассказывает Мария Осипова: «1-го или 2 сентября 1826 года. Пушкин был у нас; погода стояла прекрасная, мы долго гуляли; Пушкин был особенно весел. Часу в 11-м вечера сестры и я проводили Александра Сергеевича по дороге в Михайловское… Вдруг рано на рассвете является к нам Арина Родионовна, няня Пушкина… Это была старушка чрезвычайно почтенная – лицом полная, вся седая, страстно любившая своего питомца, но с одним грешком – любила выпить… Бывала она у нас в Тригорском часто, и впоследствии у нас же составляла те письма, которые она посылала своему питомцу.

На этот раз она прибежала вся запыхавшись; седые волосы ее беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов ее оказалось, что вчера вечером, незадолго до прихода Александра Сергеевича, в Михайловское прискакал какой-то – не то офицер, не то солдат (впоследствии оказалось фельдъегерь). Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать вместе с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его уже не было. “Что ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?” – спрашивали мы няню. “Нет, родные, никаких бумаг не взял, и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила”. – “Что такое?” – “Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого, такой скверный”».

Глава 5

«К Talon помчался он…». Кутежи холостого Пушкина в двух столицах

1

В конце 1824 г. Пушкин воображал себе встречу с царем, тогда еще Александром I, и сделал такую запись в рабочей тетради: «Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: “Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи”. Александр Пушкин поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал: “Я читал вашу оду «Свобода». Она вся писана немного сбивчиво, слегка обдумано, но тут есть три строфы очень хорошие. Поступив очень неблагоразумно, вы, однако ж, не старались очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы. Вы можете иметь мнения неосновательные, но вижу, что вы уважили правду и личную честь даже в царе”. – “Ах, ваше величество, зачем упоминать об этой детской оде? Лучше бы вы прочли хоть 3 и 6 песнь «Руслана и Людмилы», ежели не всю поэму, или I часть «Кавказского пленника», «Бахчисарайский фонтан». «Онегин» печатается: буду иметь честь отправить 2 экз. в библиотеку вашего величества к Ив. Андр. Крылову, и если ваше величество найдете время…” – “Помилуйте, Александр Сергеевич. Наше царское правило: дела не делай, от дела не бегай. Скажите, как это вы могли ужиться с Инзовым, а не ужились с графом Воронцовым?” – “Ваше величество, генерал Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе; он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам. Он уже не волочится, ему не 18 лет от роду; страсти, если и были в нем, то уж давно погасли. Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные, не боится насмешек, потому что выше их, и никогда не подвергнется заслуженной колкости, потому что он со всеми вежлив, не опрометчив, не верит вражеским пасквилям. Ваше величество, вспомните, что всякое слово вольное, всякое сочинение противузаконное приписывают мне так, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову. От дурных стихов не отказываюсь, надеясь на добрую славу своего имени, а от хороших, признаюсь, и силы нет отказываться. Слабость непозволительная”. – “Но вы же и афей?[99] вот что уж никуда не годится”. – “Ваше величество, как можно судить человека по письму, писанному товарищу, можно ли школьническую шутку взвешивать как преступление, а две пустые фразы судить как бы всенародную проповедь? Я всегда почитал и почитаю вас как лучшего из европейских нынешних властителей (увидим, однако, что будет из Карла X), но ваш последний поступок со мною – и смело в том ссылаюсь на собственное ваше сердце – противоречит вашим правилам и просвещенному образу мыслей…” – “Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие?” – “Это не было бы оскорбительно вашему величеству: вы видите, что я бы ошибся в моих расчетах…”»

Кончалась эта история плохо. «Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму “Ермак” или “Кочум”, разными размерами с рифмами».

Восьмого сентября 1826 г. Пушкин представлен новому государю Николаю I. Вопреки ожиданиям, после этой встречи Александр Сергеевич не только не отправился в Сибирь, а получил позволение жить где угодно, кроме столицы (в Петербург доступ ему открыли только в мае 1827 г.), и император вызвался быть его цензором.

Теперь Пушкин не служит, и его основным занятием, как и источником заработка, становится поэзия и отчасти – публицистика.

Тридцатого декабря 1825 г. Плетнев[100] выпускает новую книгу стихов Пушкина (помеченная на титуле 1826 г.), 27 февраля 1826 г. (через два месяца после выхода сборника) Плетнев писал