— Постой! — опешил Нестор. — Ты что, намерен зарубить меня вот этой железякой?!

— Угу. — Феликс встал и пару раз рассек воздух клинком.

— Фу, как это старомодно! — наморщил нос Нестор. — Держи! — выкрикнул он и метнул в сторону Феликса продолговатый предмет.

Феликс поймал огнестрел на лету. Поднеся его к глазам, он с чувством странного удовлетворения разглядел знакомое клеймо на стволе. Коронованная змея.

— Все-таки они достались тебе, — сказал он, испытывая совершенно детскую обиду, подслащенную сознанием того, что еще один кусочек мозаики встал на свое место.

— Правильнее будет сказать — вернулись ко мне! — заметил Нестор. — Я, честно говоря, даже не надеялся, что вы, герои, сможете создать настолько изящные орудия убийства с помощью моего порошка. И уж никак не ожидал, что вам удастся сохранить это оружие в тайне! Нехорошо, господа герои, нехорошо. Надо делиться с ближними новинками прогресса…

Феликс сунул руку за пазуху и вытащил ключ. Огнестрел, судя по весу, был заряжен. Оставалось взвести механизм.

— Э-э-э… — проблеял Нестор, наблюдая, как Феликс деловито заводит колесцо огнестрела. — Куда ты так торопишься?!

— А чего тянуть?

— Ну, я вообще-то полагал, что церемонию лучше провести… гм… публично.

— Нет, не лучше, — покачал головой Феликс. — А вдруг у тебя ничего не выйдет? Позора потом не оберешься. И меня твои фанатики растерзают почем зря.

— Вот тут ты прав, — решительно кивнул Нестор. — Тренировка в этом деле мне не повредит. Как-никак, я ведь в первый раз умираю!

Вытащив ключ из замка огнестрела, Феликс молча оттянул клювик курка и прицелился в Нестора. «Пропади оно все пропадом!» — подумал он с мрачной бесшабашностью.

— Минутку! — заволновался Нестор. — Ну хоть последнее слово мне можно сказать?

— Только покороче, — строго сказал Феликс.

Впервые за весь вечер с лица Нестора исчезла вечная глумливая гримаса и появилось нечто, что с натяжкой могло сойти за одухотворенность — если бы не откровенная жадность пополам с безумием в глазах…

— Однажды, — сказал он дрогнувшим голосом, — бог захотел, чтобы люди забыли о нем. Он дал людям свободу; более того — он дал людям Силу! А потом он ушел. И с тех пор людям было дозволено все.

При этих словах хорошо поставленный голос Нестора завибрировал, и эхо заметалось под сводами Храма.

— Но бог… ошибся! — мрачно объявил Нестор.

На его глазах заблестели слезы. «Паяц», — с отвращением подумал Феликс.

— Не Сила, но мечта о Силе движет людьми! Не брать свободу, но молить о ней — вот то, что надо людям! Ибо только сознавая свое ничтожество пред ликом бога, человек способен развиваться! Лишь став рабом, можно по-настоящему возмечтать о свободе…

— Нестор, я же просил покороче… — напомнил Феликс, но священнику было не до того.

— И сегодня пробил час исправить ошибку бога! — уже не сказал, а скорее проревел восторженно Нестор, раскинув руки и запрокинув голову. — И мне выпала честь стать инструментом в руках его!!!

Пламя свечей затрепетало от мощного рева, порожденного на удивление тщедушной грудью; за окнами сверкнула молния, бросив на изрытый ямами паркетный пол острые клинья голубого света, в лучах которого заполыхал хрусталь в глазах обсидианового дракона. Чуть погодя, громыхнул гром. От выспренности и фальши всего происходящего у Феликса заныли зубы.

— Это все? — спросил он.

— Ага, — радостно ухмыльнулся Нестор, скидывая с себя религиозный экстаз так же легко, как прежде избавился от фрака. — Согласись, акустика здесь просто потряса…

Грянул выстрел.

Когда рассеялось облако сизого дыма, Феликс опустил огнестрел и сделал два шага вперед. Нестор лежал у самого алтаря, скрючившись, будто замерзнув. Руки его были притиснуты к груди, и между пальцев сочилась кровь, пропитывая темным багрянцем алую парчу стихаря и растекаясь по полу блестящей лужей.

Кровь была красная.

После выстрела у Феликса шумело в ушах. «Да, — подумал он и помотал головой, что избавиться он назойливого шороха в самой глубине барабанных перепонок. — Акустика здесь ничего». Шорох не исчезал. Феликс ковырнул пальцем в ухе и только тогда сообразил, что это шуршит дождь за окном.

Он постоял еще немного над трупом, пытаясь собраться с мыслями, а потом бросил огнестрел, повернулся и ушел.

Перед самым порталом он чуть не споткнулся: ему показалось, что хрустальные глаза алтарного дракона обожгли ему спину — но оборачиваться он не стал. Он помедлил секунду, поднял воротник, ссутулился и вышел в дождь.

Если бы не ботинки, Феликс ушел бы сразу. Но чапать по грязи, да под дождем, да еще и в кромешной тьме… Словом, он решил переждать.

Развиднелось к рассвету. Серое, точно застиранная простыня, небо начало наливаться бледной голубизной, подкрашенной с востока пастельно-розовой акварелью. Излохмаченные, как старые мочалки, грозовые тучи безвольно поплыли вдаль, гонимые порывами прохладного ветра. Воздух слегка искрил после грозы. Пахло землей и травами.

«Неужели я проторчал здесь всю ночь?» — поразился Феликс, глубоко вдыхая напоенный утренней свежестью воздух. Здесь — это под заляпанной краской и известью колченогой опалубкой, что подпирала стену Храма по правую руку от входного портала. Опалубка была сколочена вкривь и вкось, и если бы не забытая кем-то ветошь, укрытие от дождя из нее получилось бы плохонькое. Да и с ветошью над головой Феликсу пришлось несладко: всю ночь ветер швырял ему в лицо косые струи ливня, и Феликс основательно продрог. У него озябли руки, и он не помнил, когда натянул перчатки — или снимал он их вообще после того, как взял в руки меч…

Так или иначе, но теперь ладони вспотели, и Феликс с остервенением стянул перчатки. От них несло пороховой гарью, и он засунул их поглубже в карман. Только теперь он вспомнил, что оставил футляр с эстоком и дагой в Храме. «Значит, перчатки я не снимал, — подумал он. — Странно, что у меня замерзли пальцы. Этой ночью не могло быть настолько холодно. Ведь лето все-таки!»

Но лишь когда первые лучи восходящего солнца нежно огладили его лицо, Феликс смог понять, насколько холодно было этой ночью! Он весь закоченел; прикосновение солнечного тепла было для него подобно раскаленному металлу; кожа на лице, натянутая на скулах туго, как барабан, звенела и зудела, обретая ту мягкость и податливость, что и подобает иметь живой коже, а не заиндевелому пергаменту, каким она стала за эту ночь. Позвоночник Феликса превратился в сосульку, и теперь она принялась таять, истекая жарким потом между лопаток, и Феликс расстегнул пиджак. Рубашка под мышками промокла насквозь, но Феликс никак не мог унять стучащие зубы. Машинально он опустил глаза, ожидая увидеть схваченные ледком лужи среди отвалов грязи и побитую ночным морозцем траву, но ничего это там не было. Лужи, мутные из-за всклокоченной ливнем грязи, тускло отражали свет солнца, а чахлая, изжелта-зеленая травка отважно пробивалась сквозь глинистую почву и жадно тянулась к солнцу.