— Но обхитрить дьявола пока не удавалось никому, — сказал он, довольно жмурясь и смахивая из-за этого на старого и тощего кота, который греет на солнышке старые шрамы. — Не стали исключением и маги. Ведь они, стоявшие у истоков этических религий, самим своим существованием противоречили их основному постулату: перед богом все равны. Маги не были равны с людьми перед богом, и не желали быть равны между собой. Раскол магов и церкви стал первым шагом к падению последней. И дело было вовсе не в том, что без магов существование божества утратило всю свою чудотворную доказательность — к тому времени в бога верило такое множество людей, что ни в каких доказательствах уже не было нужды! Нет, причина угасания религий лежала в ином: с распадом королевств бог утратил монополию на всемогущество. Каждый маг в своем феоде мог с полным основанием объявить себя богом — некоторые, кстати говоря, так и поступали, — и показать людям на деле, а не на словах, что такое истинное всемогущество! И если для феодов последствия порабощения были катастрофичны, то Метрополия из поступков магов смогла сделать вывод: бог, если он и есть, совсем не такой, каким мы его себе представляли. Настолько не такой, что лучше бы его и не было…

Воздух в библиотеке прогрелся, и Феликсу, вспотевшему в своем замшевом пиджаке, стало трудно сосредоточиться на словах Сигизмунда. Вместо того, чтобы слушать, он принялся рассеянно скользить глазами по сторонам, пока, наконец, не обратил внимание на крошечную дырочку на рукаве кофты Сигизмунда, точно на локте. И тут он вдруг очень четко осознал и представил себе, как нелепо, смехотворно, бессмысленно это должно выглядеть со стороны: два старых и бедно одетых человека сидят среди книжных завалов в огромном и совершенно пустом здании — и рассуждают о боге и дьяволе…

«Мы сошли с ума, — подумал он со страхом. — Мы просто выжившие из ума старики. Мы забыли вовремя умереть…»

— …и как изыскания мистера Дарвина отменили роль бога-творца, — продолжал увлеченно вещать Сигизмунд, — так и построения мсье Канта упразднили роль бога-наставника. Вера в бога уступила место вере в человека; искать наставника и учителя отныне следовало внутри себя; люди, осознав, что слеплены они не из глины, перестали нуждаться во всевышнем гончаре…

— Сигизмунд, — не выдержал Феликс, — вам никогда не говорили, что вы — закоренелый идеалист?

— А что в этом плохого? — невозмутимо спросил Сигизмунд.

— Ну… ничего, наверное… — пожал плечами Феликс. — Просто не все такие же… э…

— Идиоты? — подсказал Сигизмунд, и Феликс смутился.

— Я хотел сказать — альтруисты… — начал он, но Сигизмунд его перебил:

— Нет-нет, все верно. Идеалистов всегда называли идиотами. И со стороны прагматиков это вполне логично: люди, чьи ценности недоступны не только твоему кошельку, но даже твоему пониманию, похожи именно на идиотов. Только так прагматик может смириться с существованием романтиков, альтруистов и прочих идеалистов — ощущая свое ложное превосходство над ними. Но будет о прагматиках: они неинтересны для анализа, как и всякие другие примитивные существа. Гораздо важнее вопрос, каким образом идеалист, верящий в человека и нравственный закон, может сохранить свою веру, когда прагматики ежесекундно ее опровергают своими порой чудовищными, не говоря уже — безнравственными, поступками? Это в бога было легко верить, потому что его никто не видел — а как увидели, так сразу и верить перестали! А как верить в человека? Не абстрактного Человека, а вполне конкретного подонка, ради которого герой должен быть готов умереть также решительно, как и ради невинного ребенка?

Вопрос явно был риторическим, однако Сигизмунд замолчал и выжидающе посмотрел на Феликса. Тот сказал:

— Хтон.

— Именно! — возликовал Сигизмунд. — Ты всегда был смышленым мальчиком, Феликс… Именно Хтон, властелин абсолютного Зла, является главным стержнем любой формы идеализма. Идеализм вообще всегда вырастает из отрицания, а кто годится для него лучше, чем дьявол?.. — Сигизмунд набрал воздуха в грудь, что означало близящийся конец лекции, и объявил, торжественно взмахнув ножиком для бумаг: — Вольтер ошибся! Не бога следовало бы выдумать, но дьявола, ибо веру в бога можно заменить верой в человека, но без веры в дьявола не может быть веры в человека!

Переведя дыхание после столь длинной тирады, Сигизмунд надсадно кашлянул, прочистил горло и спросил застенчиво:

— Ну как?

— Ничего, — оценил Феликс. — В целом неплохо. Особенно про магов, как отражения всемогущества бога… Хотя вообще-то экскурс в историю не мешало бы сократить, а вот о вере в дьявола надо поподробнее.

Если в лекторской ипостаси Сигизмунд блистал парадоксальными выводами и отточенными формулировками, то под ударами критики он продемонстрировал свою полнейшую незащищенность.

— Ну, — начал оправдываться он, — это же еще не лекция, а, как я уже заметил, набросок, черновик… Первые, так сказать, чертежи…

Рубашка Феликса прилипла к спине и подмышкам; в библиотеке было жарко и душно, и в Феликсе взыграло желание поквитаться за потраченный вечер.

— К тому же, — добавил он безжалостно, — ваша теория плохо соотносится с реальностью. Я имею в виду Храм Дракона и его многочисленных прихожан, — пояснил он в ответ на изумленный взгляд Сигизмунда.

— Ах, вот ты о чем! — неожиданно рассмеялся Сигизмунд. — Ну, Феликс, голубчик, это недостаток скорее реальности, чем теории…

— Я не понимаю, Сигизмунд, — сказал Феликс недовольно: рыночные драконьеры все еще стояли перед его глазами, — что вас так веселит в этой новой религии?

— Хотя бы то, что новых религий не бывает! — весело рассмеялся Сигизмунд. Смех его превратился в припадок судорожного кашля, после которого старик вытер выступившие на глазах слезы, стукнул себя напоследок кулаком в грудь и продолжил гораздо менее благодушным тоном: — Атрибутику эти змееложцы позаимствовали у офитов, философию — частично у гностиков, а в основном — у манихеев, ритуальные песнопения содрали у христиан, молитвенные обряды перекочевали в Храм Дракона прямиком из ислама, а точнее, из суннизма… И ради чего?!

— Да вот мне тоже хотелось бы знать… — вставил Феликс, но Сигизмунд его не слушал.

— Ладно бы они попытались изменить, подправить набор уже существующих этических догм — перевернуть его с ног на голову, объявить черное — белым, и наоборот… Это было бы гнусно, но, по крайней мере, понятно, ведь с этого начинали все крупные пророки… А этот твой Нестор и его чешуйчатые монахи? У них же за душой — ни единой идеи! Вообще! Один эпатаж! Да прагматизм, возведенный в принцип: Добра и Зла не существует, и всякий поступок, свершенный во имя Дракона — свят!.. Что за бред! И Дракон опять же этот дурацкий… Ну при чем тут дракон?!

Убедительно доказывая несостоятельность Храма Дракона, Сигизмунд ни на секунду не переставал жестикулировать костяным ножиком. Потом он вдруг замер и замолчал, уставившись куда-то вправо от Феликса. Феликс машинально обернулся. За плечом ничего не было.

— Нет, — убежденно сказал Сигизмунд. — Вся эта драконятина — это несерьезно. Таково мое мнение… — Он резко привстал и с нутряным выдохом метнул ножик для бумаг в дальний угол. Пискнула убитая крыса. Сигизмунд, как ни в чем не бывало, закончил: —…как эксперта. Ты ведь доверяешь моему непревзойденному авторитету? — с хитрецой подмигнул он.