За этим разочарованием последовало еще большее разочарование и смятение. Будут ли депутаты голосовать по сословиям или поголовно? «По сословиям» означало, что представители каждого сословия будут заседать в своей палате, а закон, чтобы вступить в силу, должен быть принят всеми тремя сословиями. В этом случае большинство представителей одной палаты – например, большинство дворян – могли заблокировать решение, которое очень желала бы принять основная масса представителей двух других сословий. Если бы голосование было «поголовным», представители всех трех сословий заседали бы вместе. Тогда третье сословие имело бы явное большинство и еще могло бы рассчитывать на поддержку деревенских кюре. Разумеется, все либеральные депутаты хотели второго решения, но король и Неккер, как ни странно, не разработали безукоризненную в формальном смысле процедуру принятия решения по этому важнейшему вопросу. Дворяне сразу же начали организовывать свою отдельную палату. Духовенство колебалось. А представители третьего сословия решительно отказались собираться для работы, заявив, что «это будет просто собрание граждан», пока остальные депутаты не присоединятся к ним. Возникла крайне неудобная тупиковая ситуация. Но вскоре некоторые кюре стали переходить на сторону третьего сословия. Его представители наконец набрались мужества и объявили себя истинными «представителями нации», заявили, что станут работать, не дожидаясь остальных депутатов, и провозгласили себя законным Национальным собранием Франции.

Дворяне-реакционеры были в отчаянии. Они получили доступ к королю и убедили его оказать давление на Генеральные штаты, чтобы те заседали тремя палатами. И вот 20 июня представители третьего сословия обнаружили, что их зал заперт. Им сказали, что очень скоро начнется «королевское заседание». Разгневанные депутаты перебрались на одну из глухих улочек Версаля, в общественный зал для игры в мяч, там, во главе со своим президентом Байи, дали торжественную клятву, которая оказалась судьбоносной, – что они не разойдутся, пока не дадут Франции конституцию. В этом возвышенном настроении они 23-го числа пришли на «королевское заседание». Людовик XVI собрал все свое мужество и прочел депутатам суровое наставление. Он сказал, что они должны собираться тремя отдельными палатами и не вмешиваться в вопросы, которые касаются феодальных сборов и десятин. «Если вы покинете меня, я один разработаю план, как моему народу достичь блага!» – предупредил он.

Дворяне и бо́льшая часть духовенства ушли из зала вслед за королем. Представители третьего сословия невозмутимо остались сидеть. Появился раздувшийся от важности придворный – церемониймейстер Брезе. «Господа, – сурово произнес он, – вы все слышали приказ короля!» В ответ со своего места поднялся Мирабо[148] – депутат, который уже стал главным среди своих собратьев. «Да, месье, мы все слышали то, что сказал король», – прозвучал его голос. А потом он произнес слова, эхо которых услышала и на которые отозвалась аплодисментами вся Франция: «А вы скажите тем, кто вас послал, что мы находимся здесь по воле народа и покинем наши места только на остриях штыков!» Брезе шаркающей походкой вышел из зала, представители третьего сословия удержали свои позиции. Они решили не расходиться. Они проголосовали за свою «неприкосновенность», то есть объявили, что их нельзя подвергать аресту. Они начали решать дела всего королевства.

Что было делать Людовику XVI? Разогнать депутатов с помощью солдат? Возможно, солдаты и подчинились бы такому приказу, но что сказал бы народ, который встревожен и ждет, что будет дальше? Как быть тогда с новыми налогами, которые могли бы отсрочить банкротство? Король был слишком гуманным для того, чтобы с радостью обнажить оружие против собственного народа.

В конце четвертого дня противостояния он капитулировал и попросил представителей двух других сословий присоединиться к депутатам третьего сословия и работать всем как единый орган. Духовенство и большинство дворян сразу же подчинились, и Национальное собрание стало полным. Разумеется, у третьего сословия было большинство. Депутаты сразу же начали объединяться в комитеты для составления проектов тех законов, которые должны были спасти Францию.

Король сдался, но королева и придворные не сдавались. Для Марии-Антуанетты и ее легкомысленного, жадного до денег окружения все действия упрямцев, которых они считали непокорным сбродом, были величайшим оскорблением. Нужно было срочно переходить к действиям, иначе королевство погибнет. И они стали оказывать давление на Людовика. Маршал де Брольи начал собирать войска, и в Версаль стали входить странные полки, состоявшие из надежных иностранных наемников. А 11 июля внезапно появился королевский указ о немедленном изгнании из Франции Неккера (которого по-прежнему считали защитником реформ). Собрание теперь должны были разогнать или подчинить власти те солдаты, которым Мирабо бросил вызов. И в этот момент словно раздался гром среди ясного неба: парижане взялись за оружие. Парижская чернь стала военной силой, спасла Собрание, устрашила короля и продолжила революцию.

Жители огромной столицы пред восстанием несколько дней были в сильнейшем волнении. Из Версаля, до которого было немногим больше 10 миль, в Париж прилетали всевозможные слухи. Сады огромного здания, которое называется Пале-Рояль, стали местом сбора для многих тысяч шумной, жестикулирующей молодежи и сильно обеспокоенных людей постарше. И вот 12 июля в городе стало известно, что Неккер отстранен от должности. Это был явный признак возвращения назад, к самодержавию. Молодой журналист Камилл Демулен вскочил на стол, держа по пистолету в каждой руке, и крикнул вздымавшейся как волна толпе: «Граждане! (Это слово было тогда новым во Франции.) Нельзя терять время! Отставка Неккера – это удар в колокол Варфоломеевской ночи для патриотов! К оружию!»

Париж вздрогнул и очнулся. Все неупорядоченные силы этого города – большого, порочного, роскошного, но при этом полного людей, преданных новым идеям свободы и братства, – объединились и вспыхнули ярким огнем. Слабая полиция была оттеснена в сторону. Французская гвардия (что-то вроде гарнизона из ополченцев) побраталась с мятежниками. Арсеналы были открыты, и народ взял из них оружие. Выборщики[149] наскоро создали правительство для города и начали набирать солдат в Национальную гвардию[150]. После дня полной неразберихи началось что-то похожее на упорядоченные действия. И 14 июля вооруженная толпа бросилась на замок короля, на старую тюрьму, где узники сидели «по желанию короля», – на Бастилию. Ее тюремные башни уже не были заполнены арестантами, но она была символом власти аристократов. У Делоне, коменданта Бастилии, были пушка и крепкие стены, так что он смог бы отбить атаку, но солдаты его малочисленного гарнизона пришли в ужас, увидев перед своими воротами тысячи разъяренных людей. Комендант вступил в переговоры с восставшими и сдался. Потом толпа позорно убила его, когда те, кто захватил его в плен, вели его в мэрию.