Эти богачи также были лучшими учениками новых философов Монтескье, Руссо, Вольтера, а работы «экономистов» нигде не читали так охотно, как в гостиных крупнейших банкиров и купцов. Новое учение о равенстве никому не нравилось больше, чем людям, которые по богатству, воспитанию и представлениям о жизни были настоящими благородными дамами и господами, но какой-нибудь граф, распутник и банкрот, унижал их, сажал за «второй стол» или специально обращался с ними грубо.

Большие социальные притязания крупных буржуа, требовавших уважения к себе, отбрасывали свой отблеск вниз – на «средний» и «нижний средний» классы (как их называют в Англии). В эти классы входили торговцы, лавочники и хозяева маленьких мануфактур – достойные, хорошие люди, социальные притязания которых шли не дальше того, чтобы их называли «месье» и «мадам». Отблеск достигал и городских ремесленников. Кроме Парижа во Франции было мало крупных городов, и основную массу населения по-прежнему составляли сельские жители; однако ремесленников было около 2 миллионов 500 тысяч человек – примерно десятая часть всего французского народа. Они были объединены в гильдии и торговые корпорации средневекового типа, а эти учреждения давно изжили себя и перестали быть полезными. Например, если человек не был сыном или зятем члена гильдии, скажем, изготовителей париков в каком-нибудь городе, ему было крайне трудно получить разрешение изготавливать в этом городе парики.

По закону только члены гильдии ремесленников какой-нибудь специальности имели право заниматься соответствующим ремеслом. Но при этом им было строго запрещено заниматься чем-либо, кроме очень узкой отрасли своего ремесла. Если бы кто-то из «дамских башмачников» Парижа посмел делать и продавать детскую или мужскую обувь, это вызвало бы гневный протест и судебный процесс против нарушителя, который разорил бы его. Просвещенные люди понимали, как сильно тормозили подлинное развитие промышленности и как вредили ему эти правила, душившие конкуренцию и все виды инициативы; но казалось, что систему гильдий невозможно отменить. Тюрго, великий министр финансов Людовика XVI, попытался упразднить гильдии, и по этому поводу поднялся такой шум, что планы министра были разрушены, а сам он изгнан с должности. А ведь Тюрго заявлял, что сражается «за первое и самое неоспоримое из всех прав – право на работу».

Таким образом, перед промышленниками и тружениками промышленности во Франции стояли большие преграды, и их трудности добавлялись к проблемам, общим для всего народа.

И вот наконец мы приступаем к рассказу о настоящей основе французского народа – о тех, кто занимался сельским хозяйством. Их было девять десятых всего населения, то есть больше 21 миллиона человек. Примерно миллион из них по закону еще были крепостными[146], но основная масса уже была признана лично свободной. Главной честолюбивой мечтой каждого французского крестьянина было полностью владеть своей землей, но этого счастливого состояния в то время достигли лишь около 500 тысяч из них. Из остальных некоторые были колонами, то есть нанимались в качестве работников в большое поместье на год за одежду, еду, жилье и очень маленькую плату. Другие были поденщиками и трудились за нищенскую ежедневную плату, иногда всего за 25 центов в день. Были крестьяне-издольщики: они обрабатывали землю, полученную в аренду от крупного землевладельца, и за это отдавали ему в виде платы часть урожая, но также платили и часть налогов, а те, вероятно, были огромными. Остальные, вероятно, владели маленькими фермами, которые называли своими собственными, но с которых были обязаны пожизненно платить местному сеньору очень большую ренту, которая называлась ценз, а также выплачивать многочисленные феодальные сборы. Эти плательщики ценза входили в число самых несчастных крестьян.

Полностью свободные, уважающие себя фермеры, платившие только государственные налоги, составляли, как уже было сказано, лишь незначительное меньшинство крестьян.

Кардинал Ришелье однажды сказал, что крестьянин – это «мул государства»! Это было верно в 1630 г. и, к сожалению, оставалось верным в 1789 г. Любое бремя, которое несла на себе страна, в итоге ложилось на многострадальные крестьянские спины. Даже буржуа и ремесленники обычно могли сбросить с себя основную тяжесть суровых налогов, повысив цену на свои товары, крестьяне же были беспомощны. Согласно подсчетам Тюрго, крестьянин должен был платить королю больше 55 процентов своих доходов. Он должен был платить десятину своему кюре, а точнее, церковному сборщику налогов, который, вероятно, был служащим жившего далеко и любившего роскошь епископа. Он должен был платить все перечисленные ранее феодальные сборы, на пример особые налоги за пользование мельницей, давильней для оливок и т. д. Причем платить за такие услуги надо было, даже если крестьянин на самом деле их не получал – например, если мельница была в нерабочем состоянии или ее вообще не было. Он, разумеется, должен был платить еще и налог на соль, а также много косвенных налогов на то вары первой необходимости. Ученые, которые отвечают за свои слова, подсчитали, что король, священник и сеньор вместе отбирали у среднего крестьянина 80 процентов его дохода. Неудивительно, что народ во всей стране был нищим и озлобленным. Даже небольшое несчастье – плохой урожай или болезнь или не самая строгая бережливость означали для крестьянской семьи мгновенное разорение, ведь у крестьян не было ни сбережений, ни защиты. Только из-за своего тяжеловесного консерватизма и своей врожденной законопослушности многие поколения крестьян, как правило, страдали молча. К сожалению, большинство из них, разумеется, были полными невеждами. Системы бесплатных школ во Франции не было. Во многих бедных деревнях кюре был единственным грамотным человеком. Эти невежественные крестьяне могли молча соблюдать внешние правила религии и чтить имя своего короля, но в их души глубоко проникло чувство, что они несчастны и что их несправедливо угнетают.

В 1789 г. возникли особенно подходящие условия для социального взрыва среди низших слоев французского общества. Урожай 1788 г. был очень скудным. Зима 1788/89 г. была необыкновенно суровой. Реки замерзли; в городах никогда не было так много льда. Архиепископ Парижский писал, что «крестьяне дошли до самых низших пределов нищеты». На всех дорогах появилось много крепких телом нищих, бродяг и разбойников. В Париже тогда было примерно 700 тысяч человек, и 120 тысяч из них были признаны нуждающимися. Конечно, значительная часть этой нищеты не могла быть уничтожена одним вводом новых законов; для этого нужно было заботливо поднимать экономику и провести реформы. Но когда крестьян в 1789 г. вызвали на Генеральные штаты и велели им рассказать об их жела ниях и бедах, они, разумеется, жаловались очень громко. Крестьяне Шампани писали в одной своей «тетради» (так назывался перечень жалоб): «Если бы вы могли увидеть бедные хижины, в которых мы живем, и жалкую еду, которую мы едим, это зрелище сказало бы обо всем лучше, чем наши слова, которых мы не можем сказать больше, чем уже произнесли, и которых нам бы следовало сказать меньше»[147].