Командование 14-й армии, а в еще большей степени командование группы армий постоянно беспокоил вопрос о том, как быть с дивизиями, сконцентрированными в тыловых районах, – следует ли отправить их вперед, в район озера Брачиано, а затем в район озера Больсена, или же оставить в тылу (после высадки противника в Нормандии появилась возможность избавиться от них с наименьшим риском). Преимущества второго решения были очевидными; степень обученности некоторых дивизий делала второй вариант просто необходимым. Однако, если бы остаткам 14-й армии не удалось сдержать наступление противника, это привело бы к прорыву нашей обороны, уничтожению дивизионной группы и спешной переброске в район боевых действий свежих, не понесших потерь дивизий, которые, даже будучи развернутыми в районе озера Больсена, вряд ли смогли бы достичь нужного уровня боевой подготовки. В этом случае все могло закончиться катастрофой.

Наша общая стратегическая идея с 7 июня оставалась без изменений: она состояла в том, чтобы обе наши армии, отходя, но при этом не уступая противнику ни пяди территории без боя, собирали резервы, прибывающие из тыловых районов и с фланга, закрывали бреши в обороне и прочно удерживали позиции на внутреннем стыке боевых порядков. Главная задача состояла не в том, чтобы отдать противнику как можно меньше территории, а в том, чтобы преодолеть нашу временную слабость, вывести с передовой наши измотанные дивизии, дать им возможность отдохнуть и снабдить их новым снаряжением.

Командование противника помогло нам реализовать наш оперативный план. Равномерное распределение сил альянса по фронту, которое 6 июня стало уже очевидным, ослабило угрозу концентрации его войск на стыке боевых порядков наших двух армий. Удивительно медленное продвижение противника вперед и ставшие следствием этого колебания французского Экспедиционного корпуса также облегчили ситуацию. Впрочем, это отнюдь не давало оснований предполагать, что командование войск альянса, полностью отдавая себе отчет в том, какова общая обстановка, намерено играть в поддавки; по нашим сведениям, сил и средств у Александера было более чем достаточно. Разумеется, воздушная разведка не могла полностью ликвидировать кое-какие неясности, но в целом утверждение о том, что в боевых порядках противника якобы образовался «вакуум», не соответствовало действительности. На самом деле дороги и населенные пункты в районе боевых действий были буквально забиты вражескими войсками. Обозы и дивизии второго эшелона, двигавшиеся по направлению к линии фронта и по рокадным коммуникациям, то и дело встречались с войсками, перемещавшимися с передовой в тыл.

Бои 4 июня и в еще большей степени те, которые произошли в последующие дни, продемонстрировали, что боевой дух даже наиболее сильно потрепанных частей и подразделений 14-й армии не сломлен. Чтобы избежать неприятных сюрпризов, противник был вынужден продвигаться вперед с большой осторожностью, причем то, что степень этой осторожности оказалась гораздо большей, чем мы ожидали, стало для нас большой удачей.

Войска альянса явно упустили свой шанс. Их авиация не получила приказа уничтожить ничем не прикрытые цели на поле боя и особенно в наших тыловых районах, а действия партизан не были подкреплены высадкой воздушного десанта за линией фронта. Фактически противник вообще не предпринял никаких попыток высадки тактического десанта в нашем тылу.

Как только наши войска вышли на линию озера Больсена, я отдал приказ возобновить оборонительные действия в районе озера Тразимена. Предпринимая этот шаг, я, естественно, понимал, что было бы ошибкой пытаться форсировать ситуацию в этой зоне, однако нам нужно было выиграть время для того, чтобы завершить формирование оборонительных порядков на Апеннинском фронте.

Хотя я неоднократно получал инструкции Верховного командования вермахта не отдавать противнику слишком много территории, мне приходилось действовать главным образом так, как я считал нужным, руководствуясь моим собственным, более точным знанием обстановки. Далеко не всегда прислушиваясь к подсказкам вышестоящего командования, я обычно оценивал наши шансы путем изучения ситуации на месте и отдавал приказы в соответствии со своими оценками. В некоторых случаях я приказывал войскам отступить, обсудив вопрос в моем боевом штабе с его начальником и руководителем оперативного отдела, а иногда еще и побеседовав по телефону с командующим армией, о которой шла речь. Я не помню ни одного случая, когда бы меня вызывали на ковер за «самовольные» действия, если не считать вывод войск с Сицилии. Когда в конце июня и начале июля Гитлер стал категорически требовать прекратить отступление и снова приступить к оборонительным действиям, я вылетел в его ставку, чтобы согласовать мои взгляды со взглядами Верховного командования. На этот раз меня сопровождал мой начальник оперативного отдела штаба полковник Билиц. Я около часа объяснял руководству, как развивается ситуация, и в конце своего выступления настоятельно потребовал, чтобы мне по-прежнему была предоставлена свобода действий в Италии. В своем ответном выступлении, которое было столь же длинным, Гитлер попытался заставить меня согласиться со стратегическими принципами, являвшимися верными для действий против России. Начиная терять терпение, я ответил фюреру коротко и весьма горячо. Ниже я привожу свое заявление – если не слово в слово, то по крайней мере передавая его суть:

«Главное не в том, сражаются мои армии или бегут. Я могу заверить вас, что они будут сражаться и умрут, если я им прикажу. Мы говорим совершенно о другом, речь идет о гораздо более важном вопросе: можете ли вы после Сталинграда и Туниса позволить себе потерять еще две армии? Прошу вас, подумайте об этом – тем более что, если я изменю свои планы и соглашусь с вашей точкой зрения, рано или поздно перед противником откроется дорога на Германию. С другой стороны, я гарантирую – при условии, что у меня не будут связаны руки, – что смогу существенно задержать наступление альянса, остановить его по крайней мере в Апеннинах и таким образом создать условия для ведения боевых действий в 1945 году, планы которых могут быть вписаны в вашу общую стратегическую схему».

Гитлер не сказал больше ничего – он лишь пробормотал себе под нос несколько слов, которые, если верить Билицу, не были для меня нелестными. Так или иначе, мне удалось отстоять свою точку зрения.

После этой встречи я продолжал действовать так же, как и раньше, то есть по собственной инициативе, не дожидаясь инструкций Верховного командования вермахта. Я мог бы привести на этот счет много примеров, но приведу лишь один: когда 1-й парашютно-десантный корпус сражался севернее Флоренции, Гитлер прислал в его штаб радиограмму, в которой резко критиковал две дивизии, пытавшиеся отступить. Я в это время объезжал фронт. Мне стало известно, что, получив упомянутое сообщение, Шлемм уже готов был бросить в бой все свои резервы. Я прервал свою поездку, отправился прямо в штаб Шлемма, запретил ему жертвовать его последними резервами и приказал действовать так же, как раньше, поскольку в сложившейся ситуации это было куда более уместно. Об этом было доложено в ставку, но там и не подумали усомниться в правильности моих действий. Начальство к тому времени знало, что я делаю все, что в моих силах, чтобы выправить положение.