— Вы все время забываете, — возразил священник, — что надежной машиной всегда управляет машина ненадежная.

— В каком смысле?

— Я имею в виду человека, — отозвался отец Браун. — Насколько мне известно, человек — самая ненадежная машина. Я ни в коем случае не хочу вас обидеть; надеюсь, вы не сочтете оскорбительным, что я к вам применяю наименование Человека? Вы говорите, что наблюдали за оборванцем, но можно ли быть уверенным, что делали это незаметно? Если на то пошло, откуда вы знаете, не наблюдал ли он за вами? Кто докажет, что сами вы не выказывали волнения? К вашему пульсу не была подключена машина.

— Говорю же, я был спокоен, как слон! — вне себя закричал американец.

— Преступники тоже умеют быть спокойными, как слоны, — с улыбкой ответил Браун. — И почти такими же спокойными, как вы.

— Этот спокойным не был! — Ашер принялся рывками перекладывать бумаги на столе. — Ох, как вы меня утомляете!

— Прошу прощения, — миролюбиво проговорил священник. — Я всего лишь указал на вполне логичную возможность. Если вы по его поведению сумели определить слово, которое может привести его на виселицу, почему бы и ему не догадаться по вашему поведению, что следующее слово может стоить ему жизни? Я бы сам, прежде чем вешать кого-нибудь, хотел бы получить нечто посущественнее слов.

Ашер вскочил, с яростным торжеством хлопнув ладонью по столу:

— Будет вам и посущественнее! Я специально начал с испытания машиной, чтобы потом проверить ее выводы другими способами, и машина, сэр, оказалась права!

Он помолчал с минуту и продолжил уже спокойнее:

— Заметьте, до сих пор у меня против этого человека, по сути, ничего не было, кроме показаний машины. Одежда на нем, как я уже сказал, сидела словно с чужого плеча, но по качеству она была значительно лучше, чем носят обычно подонки общества — к каковым он, очевидно, принадлежал. Больше того, даже после беготни по вспаханным полям и преодоления запыленных изгородей он оставался сравнительно чистым. Конечно, это могло быть потому, что он совсем недавно сбежал из тюрьмы, но мне скорее напомнило отчаянную чистоплотность относительно приличных бедняков. Признаюсь, и держался он похоже на них: молча и с достоинством, но словно бы скрывая в глубине души какое-то тайное горе. Он утверждал, что ничего не знает о преступлении, и словно с глухим нетерпением дожидался, когда же появится кто-нибудь разумный и вызволит его из бессмысленной передряги. Несколько раз он просил разрешения позвонить адвокату, который когда-то помог ему разрешить некий коммерческий спор, и вообще вел себя как человек невиновный. Против него указывала только стрелка на циферблате, отмечающая изменение пульса.

А затем, сэр, наступила проверка, и машина оказалась права. Мы вышли из кабинета в коридор, где множество других людей по разным поводам ожидали допроса. К тому времени оборванец, как видно, решился на нечто вроде признания. Обращаясь ко мне, он тихо проговорил: «Не могу больше это выносить! Если уж вам непременно надо все знать обо мне…» И тут сидящая на скамье вместе со своими товарками бедно одетая женщина вскочила и закричала, указывая на него пальцем. В жизни своей я не слышал такой зловещей определенности. Крик ее больше походил на вой, и все же каждое слово звучало отчетливо, словно удар колокола. «Отравитель Дэвис! — прокричала она. — Отравителя Дэвиса поймали!»

Другие женщины, большей частью воровки и потаскушки, стали оглядываться с выражением ненависти и злорадства. Даже не знай я этих слов, по одному только потрясенному лицу догадался бы, что так называемый Оскар Райан услышал свое настоящее имя. Однако я не настолько невежествен, представьте себе! Отравитель Дэвис — один из самых гнусных преступников, когда-либо ставивших в тупик нашу полицию. До последнего своего подвига с тюремным надзирателем он, думаю, совершил немало убийств, причем ни разу не попадался; как ни странно, именно потому, что совершал их тем же методом, что и мелкие преступления, за которые привлекался к ответу довольно часто. Собой мерзавец был хорош, породистая скотина… Да он и сейчас такой, в некоторой мере. Он очаровывал какую-нибудь продавщицу или подавальщицу в баре и выманивал у нее деньги. Однако часто он заходил дальше — девушку находили одурманенной с помощью шоколадных конфет или сигареты, а все ее имущество оказывалось украдено. В одном случае девушку нашли мертвой, но преступный умысел доказать не удалось и, что более существенно, так и не получилось найти преступника. Ходили слухи, что он объявился вновь, под другой личиной — на этот раз не брал взаймы, а одалживал деньги бедным вдовам, с такими же плачевными результатами. Вот вам безвинный страдалец и его безвинное прошлое! Позже его опознали еще четыре осужденных преступника и три тюремных надзирателя. Что вы теперь скажете о моей бедной машинке? Ущучила она его или нет? Или, по-вашему, вернее будет сказать, что его ущучили мы с той женщиной?

— Что касается вас, то вы спасли его от электрического стула, — ответил отец Браун, поднимаясь на ноги и неуклюже отряхиваясь. — Вряд ли можно осудить Отравителя Дэвиса за ту давнюю и туманную историю с ядом; что же касается каторжника, который убил надзирателя, совершенно очевидно, что вы поймали не его. Уж в этом-то преступлении мистер Дэвис невиновен.

— Что такое? Почему это он невиновен?

— Помилосердствуйте! — с несвойственным ему оживлением вскричал низенький священник. — Да именно потому, что он виновен в тех, других преступлениях! Что вы за человек такой, не понимаю! Вы, кажется, воображаете, что все грехи хранятся скопом в одном мешке! Можно подумать, тот, кто был скупцом в понедельник, непременно во вторник станет транжирой. Вы говорите, этот человек неделями, месяцами обхаживал несчастных женщин, чтобы выманить их жалкие гроши, пускал в ход снотворное, в крайнем случае яд, а потом и вовсе явился в образе мелкого ростовщика, продолжая все так же мирно и нудно обманывать бедняков. Хорошо, допустим, он все это действительно делал. Но тогда я вам скажу, чего он точно не делал, — он не взобрался на утыканную острыми штырями стену, где расхаживает вооруженная охрана. Он не оставил надпись на стене о своем побеге. Он не задержался в минуту бегства, чтобы оправдаться, ссылаясь на самозащиту, и рассказать всему миру, что не держал зла на беднягу часового. Он не сообщил имя богача, в чей дом отправился с оружием. Он не подписал кровью свои инициалы. Святые небеса, да неужели вы не видите, что между этими двумя людьми нет ничего общего, ни в плохом, ни в хорошем? Я вижу, вы совсем не то, что я. Можно подумать, вы сами совершенно безгрешны!

Изумленный американец хотел было возразить и уже открыл рот, но тут в дверь забарабанили без всяких церемоний, к чему владелец кабинета совсем не привык.

Только что у Грейвуда Ашера мелькнула мысль — не сошел ли, часом, отец Браун с ума; а через минуту он уже готов был поверить, что сам помешался. В его личный неприкосновенный кабинет ввалился человек в омерзительнейших лохмотьях. Засаленная шляпа криво сидела на голове, а глаза — на один из которых был надвинут зеленый козырек из пергаментной бумаги — горели бешеным огнем, словно у тигра. Остальная часть лица была практически неразличима за спутанной бородой и бакенбардами — через них едва пробивался нос, — а ниже был еще намотан драный красный шарф или платок. Мистер Ашер гордился тем, что повидал самых отчаянных головорезов Америки, но такого бабуина в наряде пугала ему видеть еще не приходилось. А главное, за всю свою спокойную жизнь кабинетного ученого он не слышал, чтобы с ним так разговаривали.