Бой окончен. Деревня догорает. Йорг находит меня и приводит Вороного. Я взваливаю на спину коню мое связанное приобретение. У Йорга добыча не хуже: он сумел заначить два серебряных браслета. Дружинники тоже посовали за пазуху кто что схватил. Остальное здешнее добро пойдет, разумеется, Храму.

Светает. Мы возвращаемся домой по болотистым линкарионским низинам. В кустах перекликаются перепуганные птицы. Я напоминаю себе о том, что впервые побывал в настоящем бою и не оплошал, но, кроме усталости, ничего не чувствую. Удивляюсь, что совсем не ощущаю тяжести брони, и только тут замечаю, что на самом деле на мне лишь кожаная подкольчужная куртка Йорга. Мне она безнадежно коротка, руки торчат из рукавов. Я вспоминаю, как мы сегодня метались впотьмах по комнате, и меня разбирает хохот. Едва не падаю на своего тарда, тыкаюсь лицом в гриву Вороного, не могу остановиться.

Наконец я перевожу дух, смахиваю слезы и хлопаю пленника по плечу:

— Не вешай нос, дружище! Благодаря мне в сердце твоем скоро зажжется Огонь! И вообще начнется всякая благодать.

* * *

Теплым осенним вечером я сижу на храмовой стройке, на необструганном еще бревне, привалившись спиной к нагретой солнцем стене, и тайком наблюдаю за человеком под навесом. Сапоги по щиколотку тонут в свежих пахучих опилках.

Время от времени человек чувствует мой взгляд и оборачивается. Тогда я быстро отвожу глаза и, подобрав с земли пару щепок потяжелее, пытаюсь ими жонглировать или принимаюсь крутить на пальце серебряный перстень с осколком саремы, затвердевшей душистой смолы с островов, подарок Эно из Лорики, верховного Наставника Калариса.

Первый храм в Каларисе был построен без малого сто лет назад, и с тех пор горел едва ли не каждый год. В этот раз серьезно пострадала лишь сторожевая башня. А вот двумя годами раньше, по весне, молния ударила в купол самого Храма и почти весь Каларис выгорел дотла. Линкарионцы, молодые рыцари из ближайших поместий, в один голос уверяют, что молния прилетела не с неба, а из соседнего леса.

Так это было или нет, но Наставник Эно поклялся повторить подвиг древнего тардского императора и, приняв Храм деревянным, передать его своему преемнику каменным. По слухам, это уже стоило ему десять тысяч марок серебром. А потому Эно всячески приветствовал поимку нечестивых тардов, которые, будучи обращены, становились прислужниками Храма, а значит, даровой рабочей силой. Мой пленник оказался резчиком по дереву, и Эно не только щедро меня наградил, но и показал, в знак особого расположения, планы нового каменного Храма, сделанные на его родине, в торговом городе Лорике, согласно изысканной восточной моде.

И сейчас, сидя на солнышке, я пытался представить себе этот Храм. Раскинувшийся привольно огромным крестом — старинным символом единства мира — перед лицом извечного Огня с высокими стрельчатыми, также наискось перекрещенными окнами, строгими, точными обводами, как у морского корабля, и колокольной башней под шпилем. Таких у нас прежде не строили. Увидев планы, я вспомнил, что говорил Рувен о Старом Храме в Рувее. Он у меня до сих пор в сердце стоит. Вот потому-то, вероятно, выйдя от Наставника, я и оказался на стройке рядом со своим резчиком.

Он, как и полагалось прислужнику, усердно возился под навесом, трудясь над какой-то деревянной плитой, и впервые дал мне возможность рассмотреть себя как следует. Был он, пожалуй, повыше меня и, может быть, постарше. Темные волосы копной, одет в какие-то свои пестрые тряпки, правое запястье перетянуто лоскутом.

В его работе я ровным счетом ничего не понимал, только видел, что все у него получается легко, без заминки, будто между делом. Стружка падает к ногам, молоток постукивает, долото поблескивает, а сам мастер, похоже, мыслями далеко-далеко отсюда. Но был он все же здесь и думал не о ком ином, как обо мне, потому что тени не сдвинулись и на палец, как он быстро оглянулся — одни ли мы тут, повернулся, как и сидел, на корточках, не потрудившись даже встать, и спросил:

— Что угодно вашему преподобию?

Я невольно усмехнулся. С одной стороны поглядеть — почти стоит передо мной на коленях, а с другой — каков нахал! Однако я был не настолько придурковат, чтоб из-за этого злиться. В конце концов, на крыльце его дома мы не спрашивали друг у друга титулов.

— Где ты тут нашел преподобие? — поинтересовался я. — Не можешь отличить Человека Слова от Человека Меча?

Он опустил голову. Само смирение и раскаяние.

— Простите. Я здесь совсем недавно, вы же знаете. Как мне надлежит называть вас? — Говорил он почти без ошибок, только все слова выговаривал протяжно и нарочито правильно.

— Господин Ражден. А в особо торжественных случаях — ваша милость.

Тут улыбнулся он:

— Это правда. С милостью вашей милости я намедни хорошо познакомился.

— Я потому и пришел. — Я встал с бревна, подошел поближе и впервые глянул на его работу: на доске изогнулся в прыжке матерый волчина, а из пасти зверя вырастало дерево. — Я ж не знал тогда, что ты резчик, иначе бы поостерегся. Рука сильно болит?

— Терпимо.

Он тоже поднялся на ноги, пожал плечами. Мне он нравился все больше и больше. Не было в нем ни трусости, ни тупости, ни, напротив, дешевой хитрости.

— А почему у него из пасти дерево растет? — спросил я, указывая на доску.

Лицо у резчика тут же стало невинным, как морда кота, вернувшегося из погреба.

— Весна. Все растет.

— Что-то ты темнишь, — сказал я убежденно. — Не пристало это человеку, недавно вошедшему в обитель Из вечного Огня.

— Привезенному поверх седла, ваша милость. Кроме того, если быть совсем точным, Огонь в моем сердце загорелся без малого двадцать лет назад.

— Что?

— Так получилось, что ваш Наставник не разобрался и посвятил меня еще раз. Так что, полагаю, на том свете пред Извечным Огнем предстанут сразу двое меня. И оба одинаково замечательно сгорят, сливаясь с вечностью. Почему нет?

— Постой, постой, откуда ты все это знаешь? Разве здешние тарды больше не разбойники и нечестивцы? — спросил я с ужасом. — С кем тогда воевать-то?!

— Так я и не тард, и не здешний. Я с островов.

— Ашен?

Он снова улыбнулся:

— Можно и так.

— А сюда как попал?

— Из-за короля. Я ведь в самом королевском дворце скамьи резал. Только король наш под старость слишком жадным стал. Мы и зашумели против него. А когда дело замяли, королевский Мастер Оружия решил для примера наказать зачинщиков. А я хоть и тихий, да в любой толпе меня издалека видно. Вот и попал в передрягу. Судить-то меня, конечно, никто бы не стал, да только душно мне все это показалось, вот и решил попытать счастья в чужих краях. Да на вас, ваша милость, и напоролся.

— Жалостливо рассказываешь, — похвалил я. — Сейчас раскаиваться начну.