– Честное слово, – кричим, – спускайтесь в лодку, сами увидите. Сеть, наверное, дурная попалась.

– А сеть-то разве не ваша? – спрашивают.

– Да баба от соседа принесла, – говорит Мишка, – сунула в руки и велела не возвращаться без рыбы.

На катере закатываются, аж до визга. Тут и я жалостливым голосом, как сирота казанская, благо, что в «Казанке» сижу: разрешите, мол, товарищи, сетешку минут на двадцать кинуть, нам хотя бы до десятка добрать, отчитаться чтобы.

– Валяйте, – хохочут, – хоть до утра плюхайтесь, а то вернетесь рано, чего доброго, соседа у бабы застанете.

Соглашаемся – не без этого, мол, кто может гарантировать. А рыбы нам все равно много не поймать, так что река не оскудеет.

Хотелось сказать им, чтобы сами перед возвращением телеграммы своим бабам дали, да нельзя, не по чину. Это настоящие цари задиристых шутов прощают, а если царек по оказии – тут уже вольности не допускаются, игра исключительно в одни ворота.

– Может, вам рыбы дать, чтоб не мучиться?

Отказываемся – денег, мол, с собой не взяли. А хоть бы и задаром. Хотя какое там – если за унижение, это уже не даром. Но не объяснять же, какую цену мы сами назначили за свой концерт.

– Ладно, – кричат, – пробуйте, авось и получится.

Повеселились хозяева и снова в тепло, погода-то не располагает, а шепчет. На таком свежаке даже Райкина с Хазановым долго слушать не будешь. Они – допивать, а мы – за работу. Бросили сеть. Плывем. Михайло обнаглел, фонарь зажег, чтобы шальная лодка снасть не угробила. Короче, создали условия и пользуемся ими сполна, браконьерим, как белые люди. Только хихикать боимся, ночью на воде слышимость отличная, так что терпим, без комментариев и без эмоций…

Зато уже на берегу нахохотались. До слез.

Говорил вроде, что ни разу не был на Черном море. Целый отпуск валяться на пляже – это не для меня. Понятное дело, что бабу найти на югах намного проще, чем на Севере, но если бы приспичило, так я бы скорее на Шикотан подался. Ребята рассказывали, что на плавбазах могут утешить даже самого захудалого мужичонку. Но Сибирь, к счастью, не мужской монастырь. Да и не о том речь – отпуск нагрянул неожиданно.

Не скажу, чтобы слишком дергался в поисках – куда податься, может, с того и выпала негаданная удача. Встретил на улице туруханского приятеля Серегу. Выпили за встречу. А через неделю опохмелялись у него в Туруханске.

Месяц на северных речках – это вам не пляжная мутота в Пицунде какой-нибудь.

Чем сильнее в мечтах разгонишься, тем быстрее споткнешься в жизни. Но почему бы иной раз и не споткнуться? Откуда знать: когда найдешь, когда потеряешь. Только собрались на Сухую Тунгуску, а Серегу вызвали на работу и упросили слетать в Сургут на десять дней. Надо было куда-то пристраивать меня до возвращения. Он предложил на выбор: или забрасывает меня к знакомому промысловику на озеро, или на речку в зимовье остяка. Рыбалка на речках все-таки интереснее. И, опять же, побыть в тайге с остяком, поучиться кое-чему – не лишнее. Правда, Серега предупредил, что остяк не настоящий. То есть с предками у него все нормально, только подпорченный малость – ВПШ в молодости закончил и долгое время на партийной работе околачивался.

Остяки, если по-научному называть, – это селькупы. У них даже поселок такой есть – Красный Селькуп. И ничего смешного. А представьте себе, как бы звучало: Красный Русский, Красный Татарин или Красный Еврей. Но это к слову.

А к делу – винтокрылая птица вытряхнула нас на берегу, в полусотне метров от избушки. Я взвалил на горб свой абалаковский рюкзак, он закинул на плечо тощий мешок. Это я не к тому, что остяк сачка давить приучен, а к тому, что в отличие от нас им нет нужды тащить в тайгу неподъемную гору жратвы и барахла. У меня в руках удилища, у него – чехол с ружьем. Мешок с лодкой оставили на берегу. Знакомиться начали, поднимаясь к избушке, но не успели. Остяк махнул мне рукой, молчи, мол, и не двигайся, а сам в секунды расчехлил и собрал ружье. Если он и пижонил, то самую малость. А шел красиво. Вроде и сутулился крадучись, но сутулость была кошачья, изящная. Шажки мелкие, пружинистые, совсем неслышные. Чуть не дойдя избушки, остановился. Ружье на изготовку. Кашлянул. Ждет. Смотрю на него, смотрю на избушку, вижу распахнутую дверь, начинаю догадываться, кто в гостях побывал. Хозяин тайги. Я-то по наивности был уверен, что он не дождался нас, но хозяин избушки не торопился с выводами. Осторожненько, не опуская ружья, обошел вокруг. Заглянул внутрь и только потом подозвал меня и протянул руку:

– Семеном Петровичем величают.

Я назвал свое имя. Отчество спрашивает: нельзя, дескать, без отчества, даже если в тайге оказались, надо оставаться культурными людьми. Но сам оставался не долго, трудно гнать картину после такого сюрприза, выматерился неуклюже и запричитал:

– Ну гад! Ну бандюга! Ну чечен!

В избушке, как после обыска: все выворочено, все на полу. Коробка с капсюлями чем-то медведю не понравилась, шмякнул о стену, по всему полу разлетелись. Я начал было собирать. Хозяин остановил – чего, мол, теперь экономить, патроны должны быть надежными, может, зашаманил их, тогда в нужный момент обязательно подведут.

На чердаке у Семена Петровича шкурки хранились, чтобы мыши не попортили. Незваный гость и на чердаке побывал. Бандит вроде и опытный, но работал без перчаток, на всех шкурках отпечатки пальцев оставил. Рядом с избушкой загородка под навесом стояла. И туда влез. И там набезобразничал. Семен Петрович головой мотает и плаксивым голосом: «Ну гад! Ну чечен!» Слева от загородки сортирчик между деревьев стоял. Подбегает к нему: дверь на месте, доски не оторваны. Смотрит в сторону тайги и, как будто медведь где-то рядом, говорит ему:

– Чего же ты сюда не полез, может, и нашел бы чего вкусненького? – и говорит, между прочим, не повышая голоса, вежливость соблюдает.

Лестницу к лабазу подтащили. А залезать и смысла нет. Лишнее расстройство. Вся трава под лабазом в слипшейся муке. И там побывал, хотя лабаз добротный, старательнее избы сооружен. Потом он сознался, что лабаз мой приятель Серега возводил. Избу, кстати, тоже ставил не сам – пригнали мужиков, когда он на руководящей работе находился. К нему сюда и телевидение прилетало два раза. Ради них, собственно, и доски для туалета выделили, чтобы тем было где по-культурному присесть. Но Семен Петрович не дурак, он сразу понял, о ком руководство печется. Были времена, когда райкомовцы по несколько раз за лето сюда наведывались. А от комаров мандатом не отмахнешься, насекомому все равно, чья задница: первого секретаря, второго или геологического бича, им чем больше, тем лучше. Туалет – баловство, а лабаз – стройка полезная. Серега молодец, вырубил днища у бочек, сделал продольный разрез и одел опорные деревья в железо, чтобы ни медведю, ни росомахе не забраться: когти острые, а по железу все равно скользят. Хитро придумал, но кто-то перехитрил.

– Миша умный, а лестницу подставить не додумается, – говорит Семен Петрович. – Однако нехороший вертолетчик прилетал. Серега добрый, а всех остальных я воздушными пиратами называю.