Он изрядно устал.

Комиссар Трибунала брат Агостино Куадра уже совсем было отчаялся, когда появился человек Ордена.

— Что, совсем плохо? — усмехнулся монах.

Брат Агостино напрягся.

— Ладно, не смущайся! — рассмеялся монах. — Я же вашу кухню насквозь вижу. И ситуацию знаю: все на всех доносят, а денег ни у кого. Только и выгоды, что таскать их нагишом по городу на веревке да выстраивать в церкви в санбенито.

Так оно и было. Три четверти города, как и всей округи, принадлежали Ордену, а с остальных взять было нечего. Вообще ничего! И вся работа Инквизиции как-то сама собой застопорилась.

— В Сарагосу на повышение хочешь? Там еще есть в чем поковыряться…

Брат Агостино вздрогнул.

— А… кто? Почему? Почему именно я?

Человек Ордена отыскал взглядом кресло и тут же вольготно в нем раскинулся.

— Ты ведь Томазо Хирона знаешь?

Брат Агостино замер.

— Д-да…

— А показания на него дать не хочешь?

Монах смотрел на него так внимательно, так испытующе, что внутри у брата Агостино все оборвалось.

— Н-нет…

— А, я понял! — рассмеялся монах. — Ты, наверное, хочешь обратно в отсекающие!

Агостино открыл рот да так и застыл, а монах, передразнивая манеру сборщиков подаяния, гнусаво запричитал:

— Пода-айте на храм Пресвятой Девы Арагонской…

По спине брата Агостино промчалась ледяная волна. Он и не подозревал, что хоть кто-то знает о том, кем он был в прошлом.

— Я могу это устроить, — пообещал монах.

— Нет! — замотал головой Комиссар. — Брат Томазо — прекрасный человек и верный слуга Церкви и Папы!

И тогда смех прекратился, глаза гостя полыхнули тигриной яростью.

— Ты не понял, Комиссар. Твой Томазо уже обвинен. И ссылка в картезианский монастырь — самое сладкое, что его ждет.

С плеч Агостино словно свалилась гора.

— Уф-ф… так бы и сказали. Видел я его с лжеинквизитором в одной компании. Это подойдет?

Гость рассмеялся.

— Еще бы! Как раз то, что надо.

Первый же шторм вызвал у Бруно приступ удушья, настолько сильный, что той же ночью к нему пришел Христос.

— Завидую тебе, — сказал сводный брат по Отцу.

Бруно с трудом удержался от рвотного позыва, так ему было плохо. Он не видел, чему тут можно завидовать. И тогда Иисус улыбнулся, подсел к нему на ложе и возложил руку на лоб. Стало полегче.

— Мной Отец пожертвовал, а тебе позволяет все…

— Старый стал… — выдавил Бруно.

Он частенько видел, сколь многое разрешают состарившиеся родители своим последышам.

— Нет, — покачал сияющей головой сводный брат. — Не в этом дело. Просто ты талантлив. Ты действительно Мастер…

Бруно вздохнул. Он всегда знал это, но сегодня ему вовсе не казалось, что он сумеет принять огромное отцовское наследство целиком.

— Ты сумеешь, — улыбнулся Христос. — Главное, не пытайся никого превзойти и просто делай то, к чему призван. Будь уверен, имеющие уши то, что Я сказал, услышали. Остальные — твои.

Гаспар почуял запах жареного одним из первых — уже по тому, как изменился поток проходящих через него документов. Нет, формально придраться было не к чему, однако он привык доверять интуиции, а она говорила: на Томазо травля не кончится, и пора искать новое место. Поэтому очередное предложение отца Клода из папской библиотеки Ватикана Гаспар принял мгновенно. Оставил в секретариате Ордена письменное требование Папы, поручил заботу о раненом Томазо своему лучшему агенту и через две недели был уже в Риме.

Надо сказать, знавший Гаспара лишь по архивной переписке, отец Клод был поражен тем, что увидел.

— Архивариусов у меня достаточно, — глядя снизу вверх на восседающего на двух крепких монахах гиганта, предупредил ведущий историк Церкви. — Теософы мне тоже не нужны; проку от них никакого. Мне нужны практики. Такие, как ты. Или как те восемь человек, что я нанял вместе с тобой.

Гаспар удовлетворенно рассмеялся и подал знак носильщикам, чтобы его усадили на стул. Но когда отец Клод обрисовал главную проблему, он призадумался. Тридентский собор[34]уже лет тридцать не мог сделать простейшую вещь — ввести единый христианский календарь.

— Святые отцы уже до драки дошли, — пожаловался отец Клод, — а толку — чуть.

Собранные со всей Европы теософы не могли договориться о том, сколько лет от сотворения мира прошло на самом деле. Данные византийского календаря не совпадали с данными Блаженного Августина, и те и другие отличались от данных Иеронима и Феофила. И даже у дотошных евреев различие в датировках доходило до 2112 лет.

— А пока нет единой шкалы, мы не сможем договориться даже о дате рождения Иисуса, — печально признался отец Клод. — А без этого… сам понимаешь…

Гаспар прикусил губу. Шкала событий от сотворения мира была единственной опорой, а при таком разбросе датировок Иисус мог родиться как 500, так 2500 лет назад.

— А вы не пытались идти к дате рождения Спасителя от дня сегодняшнего? — поинтересовался он. — От Папы к Папе… из настоящего — в прошлое.

Отец Клод язвительно улыбнулся, подошел к ближайшему стеллажу и вытащил две подшивки желтых от времени документов.

— Вот булла Бенедикта V, а здесь — булла Бенедикта VI. Ты их отличишь?

Гаспар и сам уже понял, что сказал глупость. Пап никто никогда не нумеровал, а дата на буллах была одна — день месяца и число лет, прошедших от избрания Папы. Безо всякой привязки к противоречивым шкалам «от сотворения мира». Даже лучшему теософу этот гордиев узел священного беспорядка было не разрубить. Здесь и впрямь нужен был практик.

Амир контролировал каждый шаг повара и раздатчика, жестко следил затем, чтобы воду «варили», а котлы отмывали от остатков пищи, и все получилось. Как только рабы перестали получать тухлятину, падеж иссяк сам собой.

— Будем в Сан-Паулу, свечку Пресвятой Деве поставлю, — пообещал как-то потрясенный управляющий. — Чистое чудо вышло! Всего четырнадцать трупов за весь рейс…

Но он ошибался. Едва судно пристало к дыхнувшему пряным запахом цветения зеленому берегу, погибла та рабыня, за которую хлопотал Амир, — пятнадцатая. Амир следил за ее умиранием все последние две недели, видел все симптомы, но определить болезнь так и не сумел — недоучился.

А потом конвоиры начали дергать за цепь, рабы, оскальзываясь в устлавшем полы трюма дерьме, побрели наверх, и Амир получил расчет и одним из последних спустился на берег. Дикарей уже передавали из руки в руки тощему, с желтым от тропической лихорадки лицом монаху, а на берегу стояла, наверное, половина всего поселка.