Есть, правда, такие явления, которые могут отменить все эти рассуждения – это просветление и святость. Они очень плохо изучены психологами, как особые состояния человеческого сознания, но можно предполагать, что в них человек освобождается как раз от своей зависимости от общества и культуры. Но вот вопрос: остается ли он при этом человеком, или же переходит в следующее «агрегатное состояние»?.. Иными словами, может ли бабочка, вылупившаяся из куколки, считаться все той же гусеницей, которая однажды дозрела до окукливания?

Не знаю. Знаю только одно, что дальше Маркс, а за ним и все его последователи, начинают страшно плутать в выводах из этого глубокого наблюдения. Я не думаю, что были люди, которые не только переписывали мысли Маркса о присвоении и опредмечивании, но и действительно их понимали. А именно эти мысли составляли самую суть того положения, что легло в основания культурно-исторического подхода как историзм.

«В результате “присвоения” (Маркс), то есть усвоения объективных явлений, составляющих общественно-исторический опыт, человек выражает свою общественную сущность, воспроизводит в своем индивидуальном развитии исторически сформировавшиеся свойства и способности человеческого рода.

“Человек присваивает себе свою всестороннюю сущность всесторонним образом, то есть как целостный человек. Каждое из его человеческих отношений к миру— зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, хотение, деятельность, любовь— словом, все органы его индивидуальности … являются в своем предметном отношении, или в своем отношении к предмету, присвоением последнего, присвоением человеческой действительности”.

“Главный недостаток всего предшествующего материализма, – пишет Маркс в “Тезисах о Фейербахе”, – заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно. Отсюда … деятельная сторона, в противоположность материализму, развивалась идеализмом…”» (Там же, с. 103–104).

В этих странных строках Маркс звучит совсем как профессиональный психолог. Каждое слово по отдельности понятно и будто взято из психологического словаря. Вместе они невозможны… И именно из этого и родилась самая сильная школа психологии советской поры.

Глава 3

Последователи. Рубинштейн

Пока читаешь антропологов от психологии, объявляющих себя последователями Выготского, вроде Коула или Асмолова, складывается впечатление, что культурно-исторический подход, как его обрисовал Коул, являлся, чуть ли, не открытием школы Выготского. Чтобы развеять этот миф, я покажу на примере работ другого столпа советской психологии и старшего современника Выготского – С.Л.Рубинштейна, – что было общим для всех советских психологов. И это, как вы догадываетесь, как раз то, что я уже показал на примере Энгельса и Маркса, как культурно-исторический подход.

Я даже не буду делать большое исследование творчества Сергея Леонидовича Рубинштейна (1889–1960). Воспользуюсь лишь одной главой из его «Основ общей психологии», посвященной «Историческому развитию сознания у человека». Она называется «Проблема антропогенеза».

Советские ученые очень любили это иностранное словечко «проблема». Наверное, им казалось, что оно придавало их сочинениям научности и делало похожим на классиков, которые тоже любили вставить в свои раздумья чего-нибудь естественнонаучного… При этом они, как кажется, совершенно не отдавали себе отчет, что сказать: «проблема антропогенеза», – значит заявить: с антропогенезом, то есть с описанием того, как произошел человек, есть неясности.

Как раз наоборот, все их сочинения были нацелены на то, чтобы убедить читателя, что наука очень хорошо разобралась с этим вопросом и сейчас всё и всем объяснит. Но они были воры, и шапка на них горела, а язык их выдавал. С происхождением человека была неясность, я показал ее на примере недописанной Энгельсовой «Роли труда в процессе производства из обезьяны человека». Простите за шутку, – «в процессе происхождения человека из обезьяны».

Но шучу я осознанно: в том виде, в каком нам подается этот самый антропогенез, он гораздо больше смыкается с Марксовыми трудами, посвященными деятельности и общественному производству, чем с действительностью происхождения человека. Энгельс прямо заявлял, что переход к изготовлению орудий невозможен для обезьяны. И это очевидно: не было простой и прямой эволюции от низшего к высшему, был какой-то скачок, у которого должна была быть причина.

Но, тем не менее, Энгельс, исходно заявив о невозможности такого эволюционного развития, рисует именно эволюционную картину, предполагая, что хорошо улучшил этим Дарвина. Это же предполагали о нем и советские идеологи, заявляя, что только после трудов Энгельса теория Дарвина обрела подлинную научность. Это, наверное, должно означать для нас, что только после его трудов дарвинизм стал соответствовать действительности. На деле же это лишь знак того, что правящее сообщество требовало от всех своих исходить из этого символа веры.

И вот они исходят из него все поголовно. И Рубинштейн, которого можно считать в определенные периоды его деятельности психологом номер один Советского Союза, начинает свою Общую психологию именно с этой самой «проблемы антропогенеза», а точнее, прямо с той горящей шапки, что выдает воров. Любой имеющий глаза мог это увидеть.

«Начало человеческой истории означает качественно новую ступень развития, коренным образом отличную от всего предшествующего пути биологического развития живых существ. Новые формы общественного бытия порождают новые формы психики, коренным образом отличные от психики животных – сознание человека» (Рубинштейн, с.156).

Рубинштейн достаточно умен, чтобы видеть: в начале был качественный скачок. Он мог задаться вопросом: в чем суть, какова природа этого скачка. Из этого родилось бы исследование, и было бы оно посвящено очень важному вопросу: чем сознание человека отличается от сознания животных, а точнее, чем человек отличается от животного. Но он решает этот вопрос проще некуда, он говорит, что у животных психика, а у человека – сознание. И создается кажимость ответа – действительно качественное различие.

Но нет, опять шапка вора: а что такое психика? Разве это не намек на душу? И пусть ответит хоть один академический психолог: у животных есть душа? Или же правы христианские богословы: душа вложена только в человека, и именно ею он отличается от скотов бездушных и неразумных? И это и был тот качественный скачок, что стал основой наших различий с нашими биологическими – не духовными! – предками.

«Развитие сознания у человека неразрывно связано с началом общественно- трудовой деятельности. В развитии трудовой деятельности, изменившей реальное отношение человека к окружающей среде, заключается основной и решающий факт, из которого проистекают все отличия человека от животного; из него же проистекают и все специфические особенности человеческой психики» (Там же, с. 157).

Постыдное утверждение для психолога. Чисто политическое. Любой психолог понимает: не могла родиться никакая трудовая деятельность, не изменись сознание. Не можешь ты сделать ни одной вещи, даже ни одного нового движения, если не создашь его образ в сознании. Точнее, сделать-то