— Он пришел!

— Ян Матис, великий Ян Матис в Мюнстере!

Все толкаются, протискиваясь вперед к центральной площади. Все хотят видеть посланца Божьего, высокого, тощего, мрачного, заросшего щетиной, босого.

Вот он.

Вот Енох.

Он останавливается. Может быть, на его лице мелькает намек на улыбку. Быть может.

Бокельсон устремляется к нему навстречу с раскрытыми объятиями:

— Учитель. Брат. Отец. Мать. Друг. Ангел сказал мне, что ты придешь именно сегодня. Ангел, которого я видел, вошел в город вместе с тобой и сейчас кружит у тебя над головой. Сегодня, не вчера, не завтра. Сегодня, когда победа за нами, а враги разбиты. Ангел Божий. Как я люблю тебя.

Матис подходит к нему и дает ему пощечину, от которой тот валится на спину. Все холодеют и замирают. Бокельсон поднимается. Он улыбается. Два Яна крепко обнимаются, словно хотят раздавить друг друга, и стоят в этом обоюдном медвежьем захвате, раскачиваясь, довольно долго. Бокельсон плачет от радости.

Я подхожу к нему, стараясь поймать его взгляд:

— Добро пожаловать в Мюнстер, брат Ян.

Он обнимает и меня, очень крепко, так, что перехватывает дыхание. Я слышу, как он растроганно бормочет:

— Мои апостолы, мои сыновья…

Его глаза — черные факелы, глаза того же человека, который тысячу лет назад поручил мне эту миссию. Но что-то, какое-то странное ощущение вызывает у меня острую горечь: я только сейчас понимаю, что ни разу не вспомнил о Матисе все то время, пока мы были здесь. События полностью захватили меня. Он ничего не знает ни о нашей борьбе, ни об опасности, которой мы подвергались вместе с этими людьми. Мы сами всего добились, а теперь он здесь, и я вспоминаю, от чьего имени мы прибыли сюда, с чьими словами на языке. Мюнстер словно высосал нашу энергию, заставил нас бороться, взяться за оружие, рисковать жизнью. Как я могу объяснить тебе все это, Ян, как? Тебя здесь не было.

Я ничего не говорю ему. Я смотрю, как он поднимается на театральный помост, воздвигнутый у собора. Факелы очертили его продолговатую тень на церковной стене — танцующий демон, насмехающийся над собравшимися. Снег прорезает свет, кружится над головами: холод мгновенно разливается по телу.

Высоченный и сухощавый — таким я его не помню, — он внимательно вглядывается в наши лица, одно за другим, словно хочет запомнить их черты, вспомнить наши имена.

Повисает совершенно нереальное молчание. Все взгляды устремлены на него, снизу вверх, на этой площади на миг затаили дыхание сотни мужчин и женщин, их жизни словно прервались.

Его голос — глухое клокотание, которое, кажется, исходит из глубин земли.

— Не меня. Не меня. Не меня ты боготворишь, благословенный народ избранных. Не меня. Пожар этой ночи уже пылает на алтарях, разрушает статуи, сжигает адским пламенем все, что было. И больше никогда не будет. Старый мир горит в огне, как пергамент. Мир, небо, земля, ночь. Время. Их больше никогда не будет. Не меня ты возносишь к вечной славе. Не меня. Слово не знает ни прошлого, ни будущего, Слово — лишь настоящее. Живая плоть. Все, что вы знали — память, прогнивший и порочный здравый смысл мира, который был. Все. Это прах. Не я веду тебя к этому дню славы. Не меня защищаешь ты своим сжатым кулаком от врага твоего. Я не твой капитан в этой войне. Не этот рот, не эти кости, разрушенные страстью. Нет. Твой Господь. Тот, кто всегда вынуждал тебя молиться в церквах, перед алтарями, преклоняться перед статуями. Он здесь. Бог — в этой крови, в этих лицах, в этой ночи.

Его слава не бабочка-однодневка, что живет всего лишь один сезон, а та, что стремится к вечности. Ты завоюешь ее холодным железом, все разрушая и круша своею мертвой хваткой. Снаружи, там, за этими стенами, с миром уже покончено. Чтобы добраться сюда, я прошел сквозь пустоту. И поля проваливались у меня под ногами, и реки пересыхали, и деревья валились, а снег падал, как огненный дождь. И всюду кровь. Бурное море у меня позади. Вздыбившийся океан, волна гнева. Четыре всадника скакали рядом со мной: их лица — смерть, болезнь, голод, война. Города, замки, деревни, горы. Больше ничего не осталось. Бог остановился лишь у этих стен, чтобы воззвать к твоей душе, к твоим рукам, к твоей жизни. И он теперь объявляет тебе, что Писание мертво и что на твоей плоти он выгравирует новое слово, напишет последний завет этому миру, который сожжет в огне. Ты — грязный и распутный Вавилон. Ты последний на земле. И ты первый. Все начинается здесь и отсюда. С этих башен. С этой площади. Забудь свое имя, своих людей, своих безбожников торговцев, своих священников-идолопоклонников. Забудь. Ибо прошлое принадлежит мертвым. Сегодня у тебя появилось новое имя, и имя это — Иерусалим. Сегодня тебя ведет в битву Тот, кто взывает к тебе. Твоей рукой Его топор будет возводить Царствие Небесное, шаг за шагом, камень за камнем, голова к голове. Вплоть до неба. Последний из подонков, повергнутых в прах во время прошлой эпохи, ты будешь бороться, не боясь зла. Ты принадлежишь к воинству Божьему грядущего Царствия Небесного на земле. Ибо поведет тебя в бой Господь.

Я дрожу. Мгновенное оцепенение. Остановив время, ночь уничтожила мир за пределами площади… Больше ничего не осталось, только мы, здесь, слившиеся в едином вздохе. Сплоченная ужасом от этих слов армада Света. Его глаза пробегают по рядам, вербуя одного за другим. Страх и гордость, а еще уверенность, потому что никто другой не сможет справиться с ужасом перед этими словами. Только бы стать достойным этой миссии.

Я дрожу. Мы хотели город. Он распахнул перед нами дорогу в Царство. Мы хотели Карнавал свободы. Он подарил нам Апокалипсис.

Боже мой, Ян. Боже мой…

Мюнстер, 27 февраля 1534 года

Разве адское пламя холодное? Мы будем полуголыми, голодными, выстроившись один за другим, ждать того часа, когда Цербер швырнет нас к воротам в вечный ледник богохульства?

Ток нужно вымести.

Но можно ли выдержать подобный позор — вести этих плачущих детей, которые цепляются за своих нечестивых матерей, перепуганных стариков, ссущих в свое тряпье? Кто объяснит им, почему их изгнали из Эдема?

Голова к голове — так судил Енох. Головы на башнях, на крепостной стене, украшающих стену зубцах, брошенные в кучу, сложенные аккуратно, выставленные так, чтобы они были прекрасно видны епископу и случайному прохожему, монахине и солдату, благочестивому и вору, а в первую очередь — армии Тьмы, которая вскоре начнет осаду Нового Иерусалима, — так предписал пророк.

Так что слова: «Прочь отсюда, безбожники! И никогда не возвращайтесь, враги Отца Небесного!» — выкрикнутые Матисом во время самобичевания, кажутся почти милосердными.

Медленно движущаяся по белоснежному покрывалу колонна — это исход приверженцев прежней веры. Все они голы. Глаза потуплены, чтобы считать шаги, которые им осталось сделать прежде, чем замерзнуть. Кто-то, возможно, надеялся добраться до Тельгта или Анмарха. Этого не сделать никому. Возможно, удалось бы самым сильным взрослым… Одним, но они не бросят своих жен, детей, родителей…