На рыночную площадь прибежала толпа легкомысленных экзальтированных женщин, наполовину раздетых или попросту голых. Они бросались на землю и замирали в позе распятия, катались по грязи, плакали, смеялись и били себя в грудь, призывая Отца Небесного.

Они видели кровь, пролившуюся с небес.

Они видели адский огонь.

Они видели несущегося по небу мужчину в золотой короне, на белом коне, с мечом, карающим гнусных безбожников.

Они громогласно объявили его царем Сиона, но единственный мужчина, который мог их удовлетворить одним своим присутствием на сцене, надирался в каком-то трактире.

Народ смеялся и развлекался вовсю, в разной степени вовлеченный в очередную мизансцену Яна Лейденского. Но не коновал Адриансон, сытый по горло истеричными криками, — он схватил аркебузу и снес ее выстрелом флюгер с крыши дома. Тот обрушился под ужасающий звук фанфар. Действие прекратилось практически мгновенно. Женщины сразу же пришли в себя, словно пробудились от ночного кошмара. Адриансон заслужил аплодисменты всех присутствовавших.

В последующие дни становилось все яснее и яснее: фон Вальдеку не удастся вернуться в город.

Многие католики собирают вещи.

Соотношение сил полностью в нашу пользу, даже лютеране теперь не смогут противостоять нам: бургомистр Тильбек, один из самых закоренелых оппортунистов, тем не менее был успешно крещен Ротманном, возможно в надежде на переизбрание. Юдефельдт принял нас в муниципалитете и не смог не принять нашу резолюцию: на следующих выборах предоставить право голоса всем главам семей, без какого бы то ни было имущественного ценза. Ему было нелегко переварить это, но и отказать было невозможно: все горожане — на нашей стороне. Книппердоллинг и Киббенброк выдвинули свои кандидатуры.

Теперь ясно, что богатеям-торговцам не удержать город в кулаке.

Многие лютеране собирают вещи.

Они пакуют золото, деньги, драгоценности, столовое серебро, даже лучшие окорока. Но им придется пройти через таможню Сундерманна, бдительного стража рыночной площади времен нашей победы. Вердеманн Богатый, задержанный во Фрауэнторе с приставленным к голове пистолетом, был вынужден с позором отдать четыре кольца, которые он засунул себе в зад, в то время как госпожа подверглась весьма тщательному личному досмотру, а слуги не могли удержаться от смеха.

Женские протесты привели к смещению Сундерманна с этого поста: каждый желающий уехать был волен отправляться на все четыре стороны. Именно это и планировал сделать благородный Йохан фон дер Реке, а вот жена с дочерью придерживались совсем другого мнения. Они считали, что каждый желающий остаться имеет на это право… И устремились в объятия любезного Ротманна, приютившего их в собственном доме. Когда же старый дурак приперся забирать их, то вышел полный конфуз: он обнаружил, что больше никто не считает его ни мужем, ни отцом, что он больше не может поднимать палку на собственных женщин и распоряжаться ими, как ему вздумается. И вообще, ему лучше забыть, что у него когда-то была и жена и дочь, а убираться в зад или куда-нибудь подальше. Когда фон дер Реке покидал город, его персона стала уже столь знаменитой среди женской части населения, что ему пришлось драпать, увертываясь от града из всевозможных предметов домашней утвари.

* * *

Адриансон пользуется рабочими инструментами, чтобы сбить замок. Мы заходим в дом. Просторная гостиная, роскошные ковры и мебель. Законные владельцы даже не потрудились потушить угли в камине перед тем, как покинуть дом. Кто-то из братьев Брундт возрождает их к жизни. Лестница ведет на второй этаж. Там спальня и комната поменьше. В середине деревянная бадья, умывальник и ведро в углу. Соли для ванной и все необходимое для гигиены благородной женщины.

Адриансон появляется в дверях: вид у него явно недоумевающий.

Я киваю:

— Мне это нравится. Разогреваться и возбуждаться от воды.

Я раздеваюсь, сбрасываю колет и рубашку в одну кучу, от которой не слишком приятно пахнет. И штаны туда же. Сжечь все это. В большом шкафу нахожу чистую одежду — ткань просто превосходная. Это мне подойдет.

Адриансон выливает в бадью два первых дымящихся кувшина, неуверенно глядя на меня. Он выходит, качая головой.

С улицы доносится нестройный хор:

Спесивые приехали, задрав поганый нос,

Но со слезами драпали, поджав вонючий хвост,

Им ночью на кладбище между могил

Призрак свиданье устроить решил.

У бургомистра жену он увел,

Свинье епископу дорогу перешел.

Наш Герт из Колодца врагам только рад:

По горлу ножом их — пожалуйте в ад!

— Ты слышишь?! — с издевательской усмешкой врывается Книппердоллинг. — Они тебя любят! Ты завоевал их сердца! Иди, иди, посмотри.

Он тащит меня к окну. Человек тридцать фанатиков, которые в унисон вопят от восторга, едва завидев меня.

— О тебе уже поют в песнях. Весь Мюнстер рукоплещет тебе. — Он высовывается наружу, одной рукой обняв меня за плечо, и кричит собравшимся внизу: — Да здравствует Капитан Герт из Колодца!

— Да здравствует!

— Слава освободителю Мюнстера!

Я смеюсь и отступаю. Книппердоллинг тянет меня обратно с криком:

— С вами мы освободили Мюнстер, с вами мы сделаем его гордостью всего христианского мира! Да здравствует Капитан Герт из Колодца! Всего пива в городе не хватит, чтобы каждый желающий мог выпить за его здоровье!

Гам, крики, вещи, летящие в воздух… Книппердоллинг, вот пройдоха, мы еще засунем твое брюхо в ратушу. Он смеется, бокалы поднимаются к небу…

Наконец Книппердоллинг закрывает окно, махнув всем на прощание рукой.

— Мы победим. Мы победим на выборах. Достаточно одного твоего слова, и у нас не будет соперников.

Я показываю на город за окном:

— Гораздо проще избавить от тирана, чем остаться на высоте и оправдать их надежды. Наверняка у нас вот-вот начнутся трудности.

Он озадаченно смотрит на меня, потом выдает:

— Не наводи тоску! Как только мы победим на выборах, тогда и решим, как управлять этим городом. А пока насладимся славой.

— Слава ожидает меня в ушате с горячей водой.

Мюнстер, 24 февраля 1534 года

Волна продолжала вздыматься вплоть до того самого, критического дня. Вчера Редекер произнес перед рядовыми горожанами речь на ратушной площади: в результате двадцать четыре из них были избраны в городской совет. Кузнецы и коновалы, ткачи, плотники, разнорабочие, наконец, пекарь и сапожник. Новые представители горожан в самой полной мере отражали весь калейдоскоп презреннейших профессий — отбросы общества, подонки, которые и помыслить не могли, что будут решать судьбы мира.

Ночь прошла в бурных празднованиях и карнавальных танцах, а утром были утрясены последние формальности: Книппердоллинг и Киббенброк стали новыми бургомистрами. Карнавалу пора начинаться.