Я ухмыльнулся ему:

– Не напрягаться, значит! О’кей, волноваться будем, когда доберемся. А поэтому – пора кончать разговоры.

– Да, милорд муж, – поддержала Стар, – будет лучше, если мы несколько часов поспим.

Что-то в ее голосе было новое. Я взглянул на нее, какие-то легкие изменения обнаружились и во внешнем облике. Она казалась меньше, мягче, более женственной и слабой, чем та амазонка, которая лишь два часа назад метила из лука в зверюгу, в сотни раз превосходящую ее по весу.

– Отличная мысль, – проговорил я неторопливо и огляделся.

Пока Стар рисовала чертеж Башни, Руфо упаковал все, что мы решили оставить здесь, и – теперь я это заметил – положил одну спальную подстилку у одной стены, а две другие рядышком – у другой, самой дальней.

Я задал свой вопрос без слов, показав взглядом на Руфо и пожав плечами с видом: «И что?»

Ее ответный взгляд не сказал мне ни да ни нет. Вместо этого она приказала:

– Руфо, иди спать и дай ноге отдых. На нее не ложись. Ляг на живот или носом в стену.

Впервые Руфо показал, что не одобряет наших действий. Он ответил резко, но не на то, что Стар сказала, а на то, что подразумевалось:

– Подглядывать я не нанимался!

Стар сказала мне так тихо, что я едва разобрал слова:

– Извини его, милорд муж. Он стар, у него свои причуды. Когда он ляжет, я погашу свет.

Я шепнул:

– Стар, любимая, я несколько иначе представлял себе медовый месяц.

Она заглянула мне в глаза:

– Ты так хочешь, милорд мой возлюбленный?

– Да. По рецепту медового месяца полагается кувшин вина и ломоть хлеба, но там ничего не говорится о дуэньях мужского пола. Я очень сожалею.

Она положила свою легкую руку мне на грудь и опять посмотрела в лицо:

– Я очень рада, милорд.

– Рада? – Не понимаю, зачем ей понадобилось так говорить.

– Да. Нам обоим нужен сон. Из-за завтрашнего дня. Эта сильная рука, привыкшая держать меч, дарует нам еще много ночей и рассветов.

Я сразу почувствовал себя лучше и улыбнулся ей:

– О’кей, принцесса. Только сомневаюсь, что засну.

– Ах, конечно заснешь.

– Побьемся об заклад?

– Выслушай меня, милорд возлюбленный. Завтра, после того как ты победишь, мы сразу же отправимся ко мне домой. Никаких отсрочек, никаких неприятностей. Я очень хочу, чтобы ты выучил язык моей страны и не чувствовал себя там чужаком. Я хочу, чтобы моя страна стала твоим домом, и немедленно. Пусть мой муж приготовится ко сну, ляжет на спину и позволит дать ему урок языка. Ты заснешь, ты же знаешь, что заснешь.

– Что ж, отличная мысль. Но тебе же сон нужен еще больше, чем мне.

– Прошу прощения, милорд, но это не так. Четыре часа сна сделают мой шаг снова пружинистым, а на устах вновь заиграет улыбка.

– Ладно!

Через пять минут я уже вытянулся на подстилке, глядя в самые дивные в мире глаза и слушая любимый голос, мягко выговаривающий слова на чуждом для меня языке.

Руфо тронул меня за плечо:

– Завтрак готов, босс. – Он сунул мне в одну руку сэндвич, в другую – кружку пива. – Хватит для драки, а ланч уже упакован. Я приготовил вам чистую одежду и оружие и помогу облачиться, как только вы поедите. Но поторопитесь. Через несколько минут мы отбываем. – Он был уже одет и подпоясан ремнем.

Я зевнул, откусил кусок сэндвича (анчоусы, ветчина и майонез с чем-то, отдаленно похожим на помидоры или латук) и осмотрелся. Место рядом со мной пустовало, но, судя по всему, Стар только что встала. Она еще не оделась. Стояла на коленях в центре зала и рисовала на полу какой-то узор.

– Доброе утро, болтунишка, – сказал я. – Опять пентакль?

– Мм… – ответила она, не поднимая глаз.

Я подошел ближе, чтобы рассмотреть, что она делает. Что бы это ни значило, но в основе рисунка была не пятиконечная звезда. Он имел три главных центра, был очень сложен, включал несколько надписей в разных местах – я не разобрал ни языка, ни алфавита. Мне показалось, что рисунок чем-то походит на проекцию гиперкуба.

– Уже отзавтракала, голубка?

– Я встала давно.

– То-то ты у меня похудела. Это тессеракт?

– Отстань!

Потом она откинула волосы назад, взглянула на меня и смущенно улыбнулась:

– Прости меня, дорогой. Колдуньи – стервы как на подбор, это уж точно. Но пожалуйста, не заглядывай мне через плечо. Я ведь работаю по памяти – книги пропали в болоте, – и мне дьявольски трудно. И еще прошу тебя – сегодня никаких вопросов… Ты можешь нарушить мою уверенность в себе, а она мне совершенно необходима.

Я расшаркался:

– Прошу извинения у миледи.

– И не надо быть со мной таким официальным, родной. Просто люби меня и быстренько поцелуй, а потом оставь в покое.

Я наклонился к ней и наградил высококалорийным поцелуем с майонезом, после чего оставил в покое. Одевался я, одновременно приканчивая сэндвич и пиво, потом зашел в естественный альков, в сторонке от Хранителей, установленных в проходе, в тот самый, что служил нам мужским туалетом. Когда я вернулся, Руфо уже ожидал меня с моим мечом и перевязью в руках.

– Босс, вы опоздаете даже на собственное повешенье.

– Очень надеюсь.

Через несколько мгновений мы уже стояли внутри нарисованной диаграммы, Стар – на горке питчера, а я с Руфо – на первой и третьей базах. Оба были обвешаны вещами: я – с двумя канистрами, со шпагой Стар на ее боевом поясе (застегнутом на самую первую дырочку) и с моим собственным оружием, а Руфо – с двумя колчанами, с луком Стар, с ее медицинской сумочкой и нашим ланчем. Наши луки мы зажали слева под мышками. Каждый держал в правой руке обнаженный меч. Штаны Стар я засунул сзади под ремень, откуда они торчали неряшливым хвостом, а Руфо поступил так же с ее жакетом. Что же касается ее мокасин и шляпы, их мы распихали по карманам. Выглядели мы с ним как уличные торговцы.

Левые руки у меня и Руфо были свободны. Мы смотрели прямо вперед, мечи наголо, свободные руки отведены назад, каждую из них крепко держала Стар. Она занимала позицию точно в центре – ноги расставлены, прочно стоят на земле, одета, как того требует профессия ведьм, занятых тяжелой работой, – даже заколки в волосах и той не было. Смотрелась она великолепно – волосы копной, глаза горят, лицо пылает, так что я очень жалел, что приходится стоять к ней спиной.

– Вы готовы, мои храбрецы? – возбужденно произнесла она.

– Готов! – подтвердил я.

– Ave, Imperatrix, nos morituri te…[25]