— Бесовка уже изгнана, — уверил Шелк женщин вокруг себя. — Только не начинайте кричать.

Орхидея остановилась и уставилась на разбитое окно:

— Это одна из моих комнат!

Из окна раздался энергичный и твердый женский голос, похожий на гром:

— Пошлите вашего авгура ко мне!

Глава двенадцатая

Ужин с Гагаркой

Самое красивое лицо, которое Шелк когда-либо видел. Оно парило за стеклом в селлариуме Орхидеи, над намеком на шею и плечи; его улыбка была одновременно и невинной, и приглашающей, и чувственной; все три сливались в новое качество, неведомое и непостижимое, желанное и ужасающее.

— Я наблюдала тебя… Нет, наблюдала за тобой. Шелк? Шелк! Что за милое имя! Я всегда, всегда любила шелк, Шелк. Иди сюда и садись. Я вижу, ты хромаешь. Подвинь стул к стеклу. Ты исправил наше разбитое Окно, совсем немного, но, все равно, теперь оно часть этого дома, ты бы так сказал, Шелк.

Он встал на колено и опустил голову.

— Пожалуйста, садись. Я хочу видеть твое лицо. Разве ты не почитаешь меня? Ты должен делать то, что я прошу.

— Да, о Великая Богиня, — сказал он и встал. Не Ехидна, точно; эта богиня слишком прекрасна и кажется слишком доброй. У Сциллы восемь, десять или двенадцать рук, но руки этой не видны. Сфингс — сегодня сфингсдень…

— Садись. Рядом с тобою маленький стул, Шелк. Я его вижу. Ты поступил очень мило, исправив наш терминал.

Он никогда не видел такой цвет глаз — настолько глубоко-синий, что казался почти черным, хотя не был ни черным, ни даже темным, — и настолько тяжелые веки, что она казалась слепой.

— Я бы показалась тебе тогда, если бы могла. Я могла видеть и слышать тебя, но это — нет. Я думаю, что не хватает мощности для сигнала. Окно все еще не горит. Такое разочарование. Может быть, ты сможешь сделать больше?

Он молча кивнул.

— Спасибо тебе. Я знаю, ты попытаешься. Я думаю, что, исправив там, ты исправил здесь. Это все пыль. — Она засмеялась, и ее смех показался перезвоном далеких колокольчиков, сделанных из металла более драгоценного, чем золото. — Разве это не смешно? Я смогла сломать окно. Сделав правильный звук. И удерживая его, пока стекло не разбилось. Потому что я услышала, как ты снаружи что-то читаешь. И ты не остановился в первый раз, когда я позвала. Наверно, ты не услышал меня?

Ему захотелось убежать, но он только покачал головой:

— Да, Великая Богиня. Я очень прошу простить меня.

— Но я не могу вытереть от пыли стекло. Вытри стекло, Шелк, для меня. И я прощу тебя.

— Если вы… Мой носовой платок весь в крови, Великая Богиня. Возможно, чем-нибудь другим…

— Не имеет значения. Если он все еще мокрый. Делай, как я сказала. Давай не будем спорить, ладно?

Шелк вынул платок, запятнанный кровью Элодеи. Он пошел к стеклу, и на каждом шагу он чувствовал себя так, как будто вот-вот взорвется или растает в воздухе, как дым.

— Я видела, как однажды он убил тысячу. Мужчин, главным образом. На площади. Я смотрела с балкона. Они становились перед ним на колени, и некоторые все еще опускались, хотя были уже мертвы.

Ему казалось неслыханным богохульством проводить своим рваным и окровавленным носовым платком вверх и вниз по этим совершенным чертам, которые, когда пыль исчезла, показались более реальными, чем его. Не Молпа; у Молпы волосы падают на лицо. Не…

— Я бы хотела упасть в обморок. Но он смотрел на меня со своего балкона. Много выше моего, и над ним развевался флаг. Маленькая стена. Тогда я жила в доме его друга. И видела очень многое. Сейчас мне уже все равно. Ты что-нибудь пожертвовал мне сегодня? Или вчера? Каких-нибудь больших белых кроликов или белую птицу?

Жертвы позволили ему узнать ее.

— Нет, Киприда, — сказал Шелк. — Моя вина. Но я пожертвую, как только смогу.

Она засмеялась, еще волнующе, чем раньше:

— Не утруждай себя. Или дай сделать это женщинам. От тебя я хочу другой службы. Ты хромаешь. Почему бы тебе не сесть? Для меня? За тобой стоит стул.

Шелк кивнул и сглотнул; оказывается, очень трудно находить слова в присутствии богини, и еще труднее, когда при этом твои глаза не могут оторваться от ее лица. Он попытался вспомнить ее признаки.

— Я повредил щиколотку, о Великая Богиня Киприда. Прошлой ночью.

— Выпрыгнув из окна Гиацинт. — На мгновение ее улыбка стала шире. — Ты выглядел как большой черный кролик. На самом деле ты не был должен. Ты это знаешь, Шелк? Ги не хотела ранить тебя. Ни большим мечом, ни чем-нибудь другим. Она любит тебя, Шелк. Я была в ней, я знаю.

Он глубоко вздохнул:

— Я должен был, Восхитительная Киприда, для того, чтобы сохранить целомудрие, благодаря которому я вижу тебя.

— Благодаря тому, что Ехидна разрешила тебе увидеть нас в Священных Окнах. Как ребенку.

— Да, Восхитительная Киприда; она это сделала из-за великой любви к нам.

— И я первая, Шелк? Ты еще никогда не видел бога?

— Видел, Восхитительная Киприда. Но не так. Я надеялся, что, однажды, когда стану старым, как патера Щука. Вчера на площадке для игры… И прошлой ночью. Я вошел без стука в женскую гардеробную и увидел на стекле цвета, похожие на Священные Оттенки. Я еще никогда не видел их, но нам рассказывали о них — мы должны были запомнить их описание и рассказывать о них вслух. — Шелк остановился и вдохнул воздуха. — И мне казалось — мне всегда казалось с тех пор, как я пользовался стеклом в схоле, — что бог может использовать стекло. Могу ли я рассказать об этом в схоле?

Киприда какое-то время задумчиво молчала.

— Не думаю… Нет. Нет, Шелк. Не говори никому.

Он, не вставая, поклонился.

— Я была там прошлой ночью. Да. Но не ради тебя. Иногда я играю с Ги. Она напоминает мне ту, кем была я, но все это скоро пройдет. Ей уже двадцать три. А тебе Шелк? Сколько тебе лет?

— Двадцать три, Восхитительная Киприда.

— Надо же. Видишь. Я подтолкнула тебя. Я знаю, что подтолкнула. — Она почти незаметно покачала головой. — Все это воздержание! Теперь ты видел богиню. Меня. Оно того стоило?

— Да, Любвеобильная Киприда.

Она опять рассмеялась, восхищенная:

— Почему?

Вопрос висел в тишине раскаленного селлариума, пока Шелк лихорадочно пытался заставить свой интеллект проснуться.

— Мы слишком похожи на животных, Киприда, — наконец, запинаясь, выговорил он. — Мы едим и растем, потом размножаемся и