С начала кампании этот город отражал любые атаки; его защищали лишь собственные жители и несколько отрядов крестьян из соседних деревень, в том числе восемьсот вальденсов под командованием их знаменитого главаря, которого, помнится, звали Гильельмо. О нем рассказывали самые необыкновенные, самые легендарные истории и даже слагали песни.

В осажденном городе командовал граф делла Ровере, а граф ди Бернеццо во главе трех савойских полков и подразделений союзников нашел способ проникнуть в крепость и присоединиться к ее защитникам. Поскольку его высочество не смог из государственных средств укрепить оборонительные сооружения, жители города сделали это своими силами и на свои деньги, что свидетельствует о большой преданности этих провинций их повелителю.

Принц Евгений, напуганный этими поражениями, срочно выехал в Вену, чтобы просить там помощи; он немедленно получил ее и вернулся с триумфом; в сущности, он изменил ход событий. Карманьола была возвращена; теперь поговаривал и о том, что пора брать Ниццу, нашу жемчужину, и вырвать Монмельян из рук врага, оберегавшего его; но Караффа ненавидел Савойский дом, и прежде всего принца Евгения, завидуя ему: он всячески противодействовал его планам, и в конце концов Виктор Амедей, преисполнившись досады и возмущения, удалился в Венецию.

Мы были доведены до крайности: Монмельян, выдержав героическую оборону, ужасный голод и тридцатитрехдневную осаду, вынужден был сдаться. С тех пор Савойя принадлежит французам.

Однако Кунео удалось спасти. Вслед за графом ди Бернеццо, который ввел туда три упомянутых нами полка, в город вошел граф Коста, затем граф Каретто — и оба во главе новых подкреплений: сделать это удалось благодаря вылазке; женщины, дети, священники, монахи, старики — все помогали обороняться. Четыре тысячи французов полегли под городскими стенами, но оставшиеся не снимали осаду, и, если бы принц Евгений не догадался обмануть их ложной вестью о громадном подкреплении, они конечно же не покинули бы своих позиций, как это было ими сделано.

После снятия блокады герцог изъявил желание посетить этот город и попросил меня сопровождать его (о герцогине даже не было речи, как будто ее никогда не существовало). Облаченная в одежду для верховой езды, я ехала рядом с его высочеством, что было небезопасно: армия противника еще удерживала поле боя и свирепствовала повсюду; продвигаясь все дальше, мы воочию убеждались, каким опустошениям подверглась несчастная страна, и это зрелище разбивало нам сердца.

По пути мы встретили крестьян-беженцев; узнав своего повелителя, они бросились к его ногам и оросили их слезами:

— Ваша светлость, ваша светлость, пожалейте нас! У нас все отняли.

— Увы, дети мои! — отвечал принц, рыдая вместе с ними. — Моей вины тут нет, Бог тому свидетель; но если б понадобилось заплатить своей кровью за все ваши страдания, я бы не поскупился отдать ее. Но теперь я могу дать вам только это… Берите, берите.

И он высыпал перед ними все золото из туго набитого кошелька, а затем, разорвав цепь ордена Благовещения, которая была у него на шее, раздал им все ее кусочки. Это вызвало бурю восторга и любви к герцогу, к чему он давно привык, ведь простой народ обожал его.

Подобные сцены происходили постоянно и трогали мне душу не меньше, чем ему. Мы вместе проехали по улицам Турина и его окрестностям, насколько позволяла близость противника. К моему присутствию уже привыкли, и никто не обращал на меня внимания.

Но однажды мне все же пришлось пережить величайшее волнение. Я встретила славного аббата Пети: он вернулся в свой приход и вместе с маленьким Мишоном нес святые дары какому-то больному. Я не видела их со времени моего возвышения (или позора, если хотите).

Очень сильно покраснев, я отвернулась; они как будто не заметили меня.

В те трудные времена достойный кюре совершал чудеса доброты, милосердия и самоотречения; везде, где его присутствие могло принести утешение или помощь, он появлялся непременно.

Моего Мишона в скором времени ожидало рукоположение, но он оставался все тем же маленьким Мишоном, совсем не вырос, а лицом и поведением был похож на мальчика из церковного хора. Его личико не теряло с течением времени своей свежести — с годами меня это все больше и больше поражало; если бы не катастрофа, сразу преобразившая его, уверена, что и по сей день он выглядел бы лет на двадцать, — преимущество, которому позавидовало бы немало женщин, уверяю вас.

Эта омерзительная война длилась два года. Герцог потерял в ней больше, чем все союзники вместе взятые; однако он не раскаивался в том, что развязал ее, ибо на карту была поставлена честь короны. А Людовик XIV, несмотря на свои победы, напротив, ощущал, чего стоит подобный противник; он понимал также, что с политической точки зрения его лучше привлечь на свою сторону, нежели доводить до крайности. Поэтому он поручил Месье написать Виктору Амедею одно из тех родственных посланий, где каждая фраза тщательно взвешена и является условием подлинного договора.

Герцогу Савойскому было предложено получить обратно все, что у него отняли, ему уступали Пинероло и Фенестрелле и даже возвращали Касале, город, проданный королю Франции герцогом Мантуанским, который растратил полученные деньги на куртизанок; Касале — жемчужина, на которую с завистью смотрело столько государей! Это было очень соблазнительно, особенно с учетом гарантий, данных швейцарскими кантонами и Венецианской республикой. Потрясенная трагедиями войны, я склонялась к предложенному варианту. Господин де Шамери, тайный гонец из Франции, получил приказ прежде всего встретиться и договориться со мной, склонить меня на свою сторону с помощью обещаний либо угроз.

Мои взгляды и без того уже поменялись: война казалась мне омерзительной. Я использовала все средства, чтобы убедить принца принять эти предложения, но он был несгибаем. Господин де Шамери разговаривал с ним у меня, в моем присутствии; я поддерживала его всеми силами, но все оказалось напрасным. Тогда французский посланник попросил герцога согласиться по крайне мере на нейтралитет, заметив ему, что если он не отступится от своего рыцарского упрямства, то в скором времени останется без войска.

— Сударь! — воскликнул Виктор Амедей. — Стоит мне топнуть ногой, и из земли моей страны поднимутся солдаты!

Шамери более не настаивал, а на следующий день маркиз ди Сан Томмазо изложил ему официальный ответ: его высочество готов разделить судьбу своих союзников, что бы с ним ни случилось.

Принц Евгений, непримиримый и личный враг Людовика XIV, в немалой степени способствовал принятию такого решения. Он доложил о нем императору во время поездки в Вену, и тот настолько возрадовался, что вручил ему грамоту верховного главнокомандующего — на этот раз с соответствующими полномочиями — и избавил нас от Караффы, причинившего нам столько зла. Это была уже половина победы.

Принц Евгений сиял от радости, но был ироничен. Он не доверял намерениям своего кузена в отношении Франции.