Он напомнил себе, что большие объединения племен всегда несли угрозу. Это был прекрасный повод направиться туда.

Кто бы ни жил сейчас в долине у Трех Братьев, нападать без причины Гэрэл не хотел, для начала просто хотел выяснить, что и как.

— Мы поедем вдвоем с мертвецом, — сказал он солдатам, когда три горы появились в поле их зрения. — Если в долине увидят приближающийся отряд — да еще такой большой — сразу нападут. А я сначала хочу поговорить… Будьте неподалеку. Если кочевники не захотят меня слушать и мне будет грозить опасность, я позову на помощь, — он коснулся сигнального рога, висевшего на его груди. — Если рог не протрубит, подождите… скажем, пять часов, а затем — нападайте.

На лицах солдат отражалось сомнение, но спорить никто не осмелился: если генерал хочет убить себя таким вот замысловатым способом, на то его воля.

На подъезде к долине им с Юкинари навстречу поскакал десяток всадников. Несколько стрел свистнули в воздухе, но пролетели над их головами — пока кочевники только пугали их, они не видели настоящей опасности в двух незнакомцах. Гэрэл снял с головы капюшон, служивший для защиты от холода, зноя и дождя, и, держа за длинные концы-лопасти, обычно обматываемые вокруг шеи, помахал им в воздухе — понятный любому народу знак мира.

Всадники окружили их широким полукольцом, держа наготове луки и стрелы.

— Клянусь Фениксом!.. — вырвалось у одного. — Если это не генерал Гэрэл, то я император.

— Ты уж точно не император… — согласился другой.

— А второй, спутник его — кто? Вроде он не из этих…

— Точно не из этих. Но странный…

Кочевники нерешительно кружили на лошадях вокруг Гэрэла, словно были скорее напуганы, чем обрадованы возможностью взять его в плен.

Он обратил внимание, с какой уверенностью они говорят об "этих" (о Чужих, о ком же еще?) — значит, видели их, и сравнительно недавно, если учесть, что те двое южан, что переговаривались насчет "этих", были совсем мальчишками.

— Отведите меня к вашей хатун. Я пришел с миром, — сказал он. Удивился, как легко пришли слова языка кочевников, на котором он не говорил уже много лет. Его слова прозвучали почти как приказ, и они подчинились — что еще, действительно, делать с таким пленником?

Когда они въехали в долину, он, к своему удивлению, увидел не только юрты, но и нормальные дома из дерева и камня. С первого взгляда было понятно, что они построены руками рабов, потому что все здания были разными — в чхонджусском, юйгуйском, рюкокусском стиле… Видимо, Оэлун-хатун хотела привести свой народ к оседлости — похвальное, но бессмысленное желание.

— Да у вас тут целый город, — заметил он. Ни один чхонджусский солдат не позволил бы пленнику втянуть себя в разговор, но захватившие его в плен люди не были солдатами — просто дикарями с луками, не знавшими никакой дисциплины, и один из них живо откликнулся:

— Наш город будет столицей.

— Столицей чего? — удивился Гэрэл.

— Столицей великой империи Юга. Так говорит царица Оэлун. Другие племена объединятся вокруг нашего, и мы завоюем весь мир.

Империи, ну-ну… Додуматься построить город несложно — наоборот, это очень очевидная идея: постоянное поселение с крепкими жилищами позволяет людям перестать зависеть от смены сезонов и капризов погоды, начать делать запасы еды, а при наличии хоть каких-то оборонительных сооружений — и меньше страдать от набегов соседей. Почему тогда все кочевники не построили себе города? Да потому что город — это не кучка зданий, построенных руками рабов, что бы ни навоображали эти дикари. Город — это законы, сбор налогов, письменность, организованное войско, разные профессии, добыча ископаемых, выплавка металлов, деньги… Но кочевники не хотели углубляться в премудрости разделения труда. Они рождались на коне и умирали на коне, с луком в руках и с колчаном за спиной, любая другая жизнь казалась им унизительной. Их вполне устраивало существовать за счет войн и набегов, они вовсе не мечтали о цивилизации. Их оружие, за исключением луков, было отобрано у врагов, в качестве законов они признавали лишь первичные правила выживания, вместо письма использовали шнурочки разной формы и цвета — узелковый шифр, с помощью которого можно было передать только очень примитивные сообщения…

— Завоевать, может, вы что-то и сможете, — признал он. Он вполне мог представить многотысячную орду южан, вырвавшуюся из своих степей и заполнившую полмира — неукротимую, уничтожающую все на своем пути. — Но вряд ли надолго. Вы не создадите империю. Вы вообще никогда не создадите ничего своего, вы умеете только воровать и разрушать…

Гэрэл тут же мысленно обругал себя: он ведь приехал не с войной, незачем злить этих людей — но он ничего не мог с собой поделать: ненависть к кочевникам пропитывала его насквозь.

Всадник, рассказавший про будущую империю, ничего на это оскорбление не ответил — только посмотрел нехорошо.

На входе в большое здание, которое, видимо, играло здесь роль дворца, у них отобрали оружие и связали руки за спиной. Последнее не понравилось мертвецу, он вопросительно посмотрел на Гэрэла, но тот качнул головой: нет, подождем, что будет дальше.

Кто-то толкнул его в спину, заставляя упасть на колени.

— Склонитесь перед царицей Оэлун!

Оэлун можно было не представлять: богатая одежда с вышивкой, инкрустированный драгоценными камнями меч — юйгуйской работы, пояс из крупных золотых медальонов, какие обычно носили южные ханы… Только слепой бы не увидел, что эта женщина здесь главная.

— Надо же… Какой гость ко мне пожаловал, — медленно, нараспев протянула Оэлун-хатун, а ее глаза холодно изучали Гэрэла. — О большем я и не мечтала: ты — у моих ног, на коленях…

И тут он вдруг вспомнил ее.

Сейчас этой женщине было около сорока, и годы ее, в отличие от ухоженных северных красавиц, не пощадили — солнце и ветер иссушили темно-коричневую кожу, изрезали лицо морщинами, в косах, украшенных бусинами, серебрилась седина. А он знал ее когда-то юной девушкой. Не то чтобы знал, но видел довольно часто: она была женой хана Баатара…

— Оэлун-уджин, — вырвалось у него.

Ханша держала в руках кнут с длинной рукоятью. Таким кнутом кочевники обычно щелкали рядом с лошадьми — не били, лишь пугали и направляли.

— Узнал?.. Я тоже помню тебя. И тебя, и твою мать…

Она коснулась концом рукояти кнута его лица — почти погладила, — потом приподняла ему подбородок.

— …Ты похож на нее, хоть и человек…

В этот момент он понял, что совершил невероятно глупую ошибку, явившись сюда. Оэлун не нападала