На приветствие, повторенное Иваном несколько раз кряду, офицер ответил не сразу.

Сначала вперил в посетителя глаза, явно не узнавая его. Потом взор немца постепенно начал проясняться, и вот уже с уст слетело привычное:

– Scheise! Дерьмо!

У поэта брови полезли вверх. Само собой, он понял, что ругательства относятся не к нему. И все же получить такое вместо приветствия – явный моветон.

– Что-то случилось, сударь? – поинтересовался участливо.

– Случилось? – в ярости грохнул кулаком по столу барон, так, что чуть столешница не проломилась. – Да уж!

Он вскочил на ноги и нервно заходил по приемной туда-сюда. Побегав этак-то с пару минут, остановился прямо перед Барковым и поводил указательным пальцем у его носа.

– Ни-ни! Никому ни слова! Моя бедная репутация! О майн гот!

Было видно, что его буквально переполняет волнение.

– Да вы объяснитесь наконец барон! – взмолился господин копиист, и сам растревожившийся не на шутку.

Пристав с сомнением смерил собеседника взглядом с головы до ног, затем с ног до головы и хмыкнул. Подскочил к двери, рывком распахнул ее, выглянул наружу. Убедившись, что в коридоре нет посторонних, плотно прикрыл дверь. Повернулся к Ване и приложил палец к губам, призывая блюсти тайну.

У поэта начало закрадываться подозрение, что его новый приятель не в себе. Уже начал жалеть, что притащился сюда со своим делом.

Между тем немец на цыпочках подошел к чему-то лежавшему у стены и покрытому рядном. Рывком сдернул накидку.

Взорам Ивана предстала туша не то молодого оленя, не то косули. В общем, какой-то рогатой живности. (Вернее, живностью оно являлось когда-то, а теперь было мертвым-мертвехонько.) Четыре ноги, два уха, куцый хвост.

– Ну и?.. – все еще не понимал поэт.

– Гляньте-ка сюда!

Указал на голову животного.

Ну рога. Эка невидаль. Небольшие, потому как и особь была молодой. Один, два, три… Три?!!

– Их… три?..

– А я о чем? – закрутил ус барон. – Но вы присмотритесь к среднему получше…

Поэт склонился над тушей.

Ого!

Даже руками пощупал для верности.

– Это… н-не… рог… – то ли спросил, то ли подтвердил он.

Немец кивнул.

– Похоже на отросток какого-то дерева.

– Но откуда?

– А я почем знаю? – сердито фыркнул пристав. – Есть у меня соображения, но такого свойства, что вы, чего доброго, станете смеяться…

– Ну что вы! Как можно?!

– Я полагаю, что некто, охотясь, зарядил свое ружье какой-либо косточкой. Допустим, вишневой. И, встретив сего оленя, выстрелил в него подобным зарядом. Убить не убил, а лишь ранил. И через какое-то время косточка проросла…

Господин копиист помимо воли заулыбался. Вот кому сам Бог велел книжки писать. Вторым Сирано де Бержераком станет.

– Вы шутите?

– А то нет? – рассмеялся и себе самый правдивый человек на Земле. – Но как это объяснить рационально?..

Барков пожал плечами.

– То-то, – рассудил офицер. – Этакий казус надобно бы в столичную Кунсткамеру отправить. Да жалко. Себе оставлю сей славный трофей. Велю изготовить чучело и повешу над камином в своем замке в Боденвердере.

– И откуда ж у вас сие диво?

– Какой-то мужик из лесу приволок. Перепуганный – жутко. Говорит, что подстрелил на охоте. Я и сам, признаться, струхнул, едва глянул.

Помолчав, пристав прищурился на поэта:

– Что-то много странностей стало твориться в губернии с вашим приездом, а, господин копиист? Змеи, крокодилы, псы эти жуткие. Теперь вот олень о трех рогах… Не желаете объясниться?..

– Так вы признаете все ж змей с крокодилами? – не ответив, поймал его на слове Ваня. – А при первой нашей встрече, помнится, все насмехались над «глупыми россказнями» черни?

– Tempora mutanter… – буркнул немец.

Дверь с шумом распахнулась.

– Видно, не видать мне трофея как собственных ушей, – неприветливо встретил появление архиепископовых ратников хозяин покоев. – За добычей явились, преподобные?

Козьма с Дамианом, кивнув Ивану, подошли к туше и, насупившись, стали осматривать диковину. Перекрестились, вздохнув горестно, и принялись увязывать невидальщину в рогожу.

– А вот не отдам! – воспротивился барон. – Кликну сейчас команду, да и выставлю вас взашей!

Братья кротко взглянули на него, и офицеру отчего-то стало не по себе. Он и сам не мог толком объяснить, отчего это его, боевого офицера и лютеранина, смущают эти двое православных юношей-монахов. Было в них что-то такое, особенное, от чего душа приходила в трепет.

– Не перечьте им, сударь, – молвил Барков. – Все равно ведь на их лад выйдет. А лучше скажите, не желаете ль принять участие в некоей кампании?..

Все трое уставились на петербуржца. Пристав с вопросом, а чернецы с осуждением и непониманием. Иван жестом успокоил парней, дескать, так надобно.

– Речь идет о безопасности государства. Есть подозрения, что здесь готовится чудовищный заговор…

– Scheise! – то ли в десятый, то ли в одиннадцатый раз за этот день выругался барон.

На сей раз брань относилась к высоким стенам Горнего Покровского монастыря, преодолеть которые представлялось воину делом невыполнимым.

А прежде офицер сопровождал ругательствами то одно, то другое место рассказа. Естественно, большую часть сведений, собранных им самим и полученных от владыки, господин копиист оставил при себе. Но и без того к концу его речей пристав был готов камня на камне не оставить от подозрительной обители. Хотел тотчас же ворваться вовнутрь силами всей своей команды и учинить форменный обыск.

– Scheise! И это тогда, когда государыня, можно сказать, находится при последнем издыха…

На сих словах он испуганно прихлопнул рот ладонью, поняв, что сболтнул лишнего. Тут и поэт призадумался. Откуда у провинциального служаки сведения государственной важности? Причем, судя по всему, последней свежести. Государыня, конечно, часто хворает. Однако ж еще три недели назад, когда Иван уезжал из Петербурга, пребывала в отменном здравии.

Непросто все здесь, ох, непросто. С чего бы немчин так и вьется вокруг него, словно специально приставлен следить за приезжим?

Размышлять было некогда. Поэту нужен был напарник, чтоб было на кого опереться во время предполагаемой вылазки в монастырь.

– Нельзя туда дуриком переть, барон! – остудил Иван штурмовой раж военного. – Вы ведь уже не первый год в России. Должны ведать, что обители для нас – дело святое. Тем паче женские. Без веских оснований туда лишь с разрешения государыни да Священного Синода войти позволительно. Да еще и с оружием. Нет, проникнуть следует тайно. И немногочисленным отрядом. Вы да я. А братья настороже постоят.