– Все равно после того, как мы спилили ордена, бюст Леонида Ильича безвозвратно загублен!

– Что же, пожалуй, дорогому Леониду Ильичу без орденов – все равно, что без головы… – согласился Василий, немного подумав. – Кроме того, если пересаживать органы от одного Ильича к другому, они обычно лучше приживаются!

– Правда? – округлил глаза Сквочковский.

– Заявляю с ответственностью человека, которому отечественная трансплантология обязана крайне многим. В частности, тем, что он никогда ею не занимался и тем самым не подорвал ее основ…

Усекновение главы Ильича (одного, а затем и второго) прошло успешно. Однако при их замене выяснилось, что маковка Первого секретаря ЦК КПСС оказалась несколько меньше, чем чело Вождя мирового пролетариата (что, в общем-то, оправдано даже с идеологической точки зрения). Но от этой диспропорции скульптура лишь выиграла. Плечи колосса стали казаться гораздо шире, а вся фигура в целом приобрела черты былинного верзилы Святогора.

Потом брежневские брови были срезаны дисковой пилой, как излишне узнаваемая деталь, и прилажены под нос будущего генерала в качестве усов.

– Чего добру пропадать? – прокомментировал это решение Раздайбедин.

Однако же после этой процедуры лицо Леонида Ильича приобрело настолько разительное сходство с портретом маршала Буденного, что Василий даже заподозрил в истории СССР наличие некоего фатального подлога. Обсудив создавшееся положение на экстренном совете, Раздайбедин и Сквочковский решили усы все-таки убрать от греха подальше, и эпохальные брови переместить на щеки генерала в качестве окладистых бакенбард.

Пока Андриан Эрастович трещал сварочным аппаратом, неуемная энергия и любопытство подтолкнули Василия к обследованию темных уголков мастерской. В одном из них, смахнув паутину, Раздайбедин разыскал стоптанные ботинки на щегольски-высоком каблуке, эротический журнал с распутной девицей на обложке и длинный изогнутый лист старой рессоры. Из этого листа Василий, уже усвоивший первичные навыки работы с металлом, при помощи кувалды и точильного станка изготовил слегка изогнутый клинок знаменитой «золотой шаблюки» генерала. Замысловатую гарду вместе со Сквочковским соорудили из прутьев арматуры, после чего рессору разместили в простертой деснице изваяния. Рукоять сабли настолько точно легла в ладонь колосса, а эфес так пришелся по бронзовой руке, что в голове Раздайбедина пестрой лентой промелькнули фатум, мистика, предначертание и ряд других не менее оккультных слов.

Немного смущали гражданские штаны и не форменные ботинки колосса. Эту ситуацию частично исправили, изготовив из остатков брежневских звезд две гусарские шпоры, которые приварили к пяткам будущего генерала. Критически оглядев фигуру, Василий хотел, было, для завершения композиции добавить памятнику фиговый лист на причинное место, но, представив недовольное лицо Голомедова, с сожалением отказался от этой затеи.

По окончании работ возникла небольшая неловкость. Скульптор уставившись на носок бронзового ботинка, напряженно нахмурился и пробормотал:

– Я думаю, вас можно… Можно будет упомянуть, как соавтора, в некотором роде… Ну, положим, не на самом постаменте, но в прессе…

– Что вы! – скромно потупился Василий. – Если вам и следует кого-то приглашать в соавторы, так только лишь самого Творца! Мне же в качестве награды хватит и воспоминаний о том, как я соприкоснулся с Вечностью…

Сквочковский вновь повеселел. Василий похлопал его по плечу:

– Что ж, Андриан Эрастович! Наряжайте ваше дитя – повезем его к месту несения дальнейшей службы. Завтра годовщина Бородинской битвы. На носу торжественное открытие!

– Так скоро? – устало удивился Скульптор. – И где будет стоять памятник?

– Выбора нам не оставили. – немного замялся Раздайбедин. – Губернатор с Болдыревым кислород перекрыли напрочь. Будем ставить в Беспутной Слободе! К тому же, там и пьедестал есть готовый – монумент шел в комплекте с постаментом! И если Кирилл провел предыдущие сутки так же плодотворно, как и мы, то к месту установки памятника уже ведут тротуары из разноцветной плитки, вдоль них мерцают фонари с коваными завитушками, а уютные скамейки приглашают усталого путника отдохнуть и вспомнить о славных страницах истории под раскидистой тенью вековых дубов. Если, конечно, путнику повезло, и вековые дубы Кирилл уже успел вкопать!

Нюрка проснулась еще затемно – когда бабка, тяжело покряхтывая, заворочалась в кровати. Старуха опустила ноги на пол, поднялась и, стараясь ступать осторожно, вышла за ситцевую занавеску, отделявшую комнату от кухни. Поскрипела в темноте половицами, что-то бормоча себе под нос, и хлопнула дверью – ушла коз доить.

Нюрка тоже, было, высунула ногу из-под одеяла, но тут же юркнула обратно. Печь еще не топили, и по утрам в избе бывало прохладно. Нюрка накрылась с головой и крепко зажмурилась, стараясь вернуть сон. Но ничего не получилось. Это если только тебе категорически нельзя спать, чтобы не пропустить что-нибудь интересное, сон навалится тут же и ни за что не выпустит из своих объятий.

Но сейчас, когда времени имелось так много, что девать было его абсолютно некуда, сон предательски сбежал. Нюрка открыла глаза и увидела трещинки в штукатурке на стене – значит, начало светать. Трещинки складывались в изображение веселой лошади, скачущей галопом.

– Здравствуй, лошадь! – прошептала Нюрка и улыбнулась давней знакомой. Она знала, что бабка каждый год подмазывает стену глиной и белит известкой. Но через некоторое время лошадь снова проступает на стене и весело скачет одной ей ведомо куда.

Нюрка подумала о том, что после 1 сентября свободного времени стало еще больше, потому что играть на улице теперь не с кем. Кто-то из ребят отправился в школу, а кто-то и вовсе перебрался в город. Еще она подумала, что пройдет сначала осень, потом зима, весна и следующее лето, и ей тоже придет пора отправляться в школу. Если загибать пальцы на каждое из времен года, получалось быстро – всего четыре. Но попробуй-ка дождись!

Нюрка поднялась, застелила кровать и, покряхтывая от натуги, соорудила на ней горку из безразмерных пуховых подушек. Верхнюю установила стоймя на манер генеральской треуголки. В полутьме верхний угол подушки напоминал заснеженную вершину. На эту гору Нюрка набросила кружевную белую накидку. Отошла на шаг и полюбовалась. Красиво! Не хуже, чем у бабушки получилось.

Она оделась и заплела косу, привычно перекинув белобрысый хвостик через плечо. Вернулась со двора бабка, и они долго с удовольствием пили молоко с белой «магазинской» булкой и домашним вареньем из смородины.

Нюрке хотелось о чем-нибудь поболтать. Например, обсудить то, что их рыжая курица с черным пером на хвосте откликается на имя Катька и умеет прибегать на зов. Правда, если не крошить с крыльца булку, а просто звать, то пока еще не прибегает… Но бабка в то утро была неразговорчива. Впрочем, как и всегда.

После завтрака Нюрка обошла свои владения. Ничего интересного ни во дворе, ни в огороде ей не попалось. Тогда она вышла за ограду и заняла свой привычный наблюдательный пост в тени плетня. Отсюда хорошо было видно всех, кто приближался к Слободе со стороны города, шел по улице, выходил из клуба. Словом, отличное место. Если б в Слободе вдруг произошло хоть что-нибудь интересное, Нюрка ни за что бы этого не пропустила.