— Я уверен, что очень скоро во всем разберусь, сэр, — сказал Брент, хотя все уже хорошо понял. Старый Фрэнк вил себе гнездышко в предвидении неопределенного будущего. Неужели отец был настолько болен, что не понимал происходившего? И потом, как быть с Лорел?

— «Дикая звезда», — вслух размышляла миссис Форрестер. — Довольно необычное название для салуна, а, Брент?

Тот вежливо улыбнулся:

— Согласен, звучит немного чудно, мэм. Звезда, которая, как я считал, вела меня, когда я был моложе, никогда не была.., как бы это сказать, прирученной, что ли.

— Мы через две недели устраиваем бал, мистер Хаммонд, — живо проговорила Мелинда Форрестер. — Вы приедете, не правда ли? И ваша жена тоже, разумеется.

— Будем очень рады, — согласился Брент, втыкая вилку в кусок ветчины в желе.

Лиззи бросилась в спальню, когда туда чуть за полночь вошли Байрони с Брентом. Она совсем как ребенок протирала кулачками глаза. Да она и была ребенком, подумала Байрони, передернувшись при мысли, что бедняжку мог затащить к себе в постель Фрэнк Пакстон.

— Лиззи, — резко сказала ей Байрони, — отправляйся ради Бога в постель! Вот уж не думала, что ты еще не спишь!

— Но, миссис, Мамми Бас сказала…

— Лиззи, делай то, что говорит миссис. Я вполне способен сам расстегнуть эти пуговки, — остановил Брент девочку на пороге спальни. — Да, вот что, Лиззи. Ты теперь будешь спать в доме, на третьем этаже. Завтра же заберешь свои вещи из барака.

— Да, масса. Благодарю вас, масса.

— Ты такой добрый, Брент, — тихо поблагодарила его Байрони.

— Возможно, — ответил он, — просто не хочу, чтобы ее изнасиловал Пакстон.

— Не могу поверить, что он действительно способен на такое.

— Верь, Байрони. Однако ты, моя дорогая жена, совсем другое дело. Иди сюда и позволь помочь тебе.

Байрони шагнула к нему и подставила спину.

Она чувствовала, как его ловкие пальцы расстегивают пуговицы.

— Я в недоумении, — услышала она его голос. — Может быть, Лиззи — дочь Пакстона? Это вполне возможно. И кожа у нее светлее. Я помню, как он тащил к себе в постель Милли, мать Лиззи. И слышал, будто она сопротивлялась ему. И вероятно, так оно и было, потому что он буквально содрал кожу с ее спины своей плеткой. Это даже возмутило отца. Она очень долго не могла выполнять свои обязанности.

— Невероятно! Варвар!

— Успокойся. Да, может оказаться именно так. — Брент медленно стянул с ее плеч платье и коснулся губами ее затылка.

Как он мог высмеивать ее, дразнить — и тут же желать ее? Она отвернулась от Брента. Она была его женой, черт бы его взял, а не просто одной из его женщин. «Но я единственная подходящая ему женщина», — глубоко вздохнув, подумала Байрони.

— Я действительно хозяйка Уэйкхерста? — вдруг повернулась к нему Байрони.

Брент нахмурился.

— Ты жена массы, — ушел он от ответа.

— Кто распоряжается в доме? Кто следит за слугами?

— Ox! — вырвалось у Брента. Нахмурившееся лицо расплылось в ухмылке. — Уж не грядут ли большие перемены?

— Брент, разве обязательно все превращать в шутку? Неужели ты не видишь, что…

— Я просто помню, дорогая, что хозяин здесь я.

На Юге правит хозяин — всем. Понятно?

Она пыталась встретиться с ним взглядом, но глаза Брента блуждали по ее плечам и груди. Скомкав расстегнутое платье, она прижала его к груди.

— Понимаешь? — повторил он.

Байрони выдержала характер.

— Вы просто кот, — заметила она.

Брент пристально посмотрел на жену и громко расхохотался, закинув голову.

— А в темноте все кошки серы? — весело спросил он.

— Я думаю, ты не перестаешь сравнивать и противопоставлять одну кошку другой. Я просто новая, которой удалось проникнуть в твой дом через черный ход. Очевидно, лишь вопрос времени — когда тебе захочется погулять снова?

— Сравнение выходит за пределы здравого смысла, Байрони. Если бы мне дали возможность выбора, то, думаю, предпочел бы быть жеребцом. По крайней мере благороднее. — Голос Брента стал жестким, глаза его больше не светились. — Но поскольку ты моя законная собственная кошечка, ты в полной власти этого кота. Раздевайся, жена. Уже поздно, и мне хочется в постель.

Она сделала так, как он сказал, но движения ее были резкими и злыми. Может быть, он так оскорбительно командовал ею только потому, что ему была недоступна Лорел? Байрони не находила ответа. Она погрузилась в пуховую перину, натянув на себя простыню и глядя, как раздевался Брент. Сняв с себя все, он погасил лампы и вышел на балкон, чтобы выкурить сигару. Лунный свет освещал его — твердые, скульптурные очертания тела, гладкие мускулы. Почему он не какой-нибудь гном? Почему такой красивый?

— Какая жалость, — воскликнула она, — что у меня нет возможности сравнивать! Кто знает, чему бы я тогда научилась?

Он резко раскрошил пальцами сигару и вернулся в спальню.

— Если это когда-нибудь придет тебе в голову, — проговорил он, встав рядом с кроватью, — я свяжу тебя и посажу под замок.

— Почему? — спросила Байрони, желая позлить мужа. — Почему кошка не может позволить себе того, что позволяет кот?

— Любая другая кошка, дорогая моя, но не ты.

Ты — моя.

— А разве здесь не должно быть взаимности?

Разве ты не мой?

Брент улыбнулся и почесал грудь.

— О, тебе хочется поругаться?

Брент пристально смотрел на Байрони, на ее пылавшие глаза, на прекрасные распущенные волосы, обрамлявшие лицо. Он почувствовал прилив желания и знал, что она это заметила.

— Не думаю, — прошептал он, — что спасую сегодня перед твоим прекрасным телом. Я буду внутри тебя и буду смотреть на тебя не отрываясь.

Прежде чем Байрони успела остановиться, у нее вырвалось:

— Значит, ты меня любишь? Ты хочешь, чтобы у нас появился ребенок?

Идиотка! Ты не хочешь услышать правду, но ты ее знаешь!

Брент лишь усмехнулся:

— Я убежден, жена, мои чувства к тебе соперничают с твоими ко мне.

«Ах, нет!» — в отчаянии подумала она, и ей захотелось плакать.

— Ты не знаешь моих чувств, — возразила она.

Брент схватил простыню и сорвал ее с Байрони.

Он смотрел на ее тело, на чуть раздвинутые бедра, на нежный треугольник, увитый темно-русыми волосами.

— Почему ты не говоришь о них? — спросил он, положив руку на живот Байрони. Он чувствовал ее трепет под своими пальцами. Он по-прежнему не отрывал глаз от ее лица, а пальцы его скользили все ниже, пока не замерли, дразня и мучая. — Говори, Байрони!