– Не загоняй себя в рамки, действуй по наитию, играй, что в голову придет, – сказала она.

Грифф начал с том-томов, работал целую минуту, в стиле Кози Коула. Потом взял палочки и отстучал напористое соло, перемежая слабые доли выстрелами римшотов, с интерлюдией на малом барабане. Эльф, блаженно улыбаясь, следила за его руками. Грифф разразился длинной фасонной дробью, в стиле Арта Блейки, повторил ритмический рисунок коротким остинато, за которым последовали пульсирующие триоли, как у Элвина Джонса, свинговые переливы литавров и великолепное заключительное крещендо… Эльф медленно подняла руку… и резко опустила. Грифф остановился, а барабаны в наушниках звучали еще пять тактов.

Бам! два-три-четыре-пять

Бам! два-три-четыре-пять

Бам! два-три четыре-пять

Бам! два-три-четыре-пять

Бам! два-три-четыре-пять – и…

Стоп.

– Чудесно, – кивнула Эльф.

В колонках раздался голос Диггера:

– Готово.

Грифф снял наушники:

– А зачем оно тебе? Ты новую песню сочиняешь? Или…

– По-моему, это мы с тобой сочиняем новую песню. Если выйдет что-то толковое, то укажем и твою фамилию.

Грифф представил их имена на пластинке, в скобках: (Холлоуэй – Гриффин). Дверь распахнулась, в студию вбежали Джаспер и Дин.

– Наш поезд на четверть часа застрял в туннеле перед Тотнем-Корт-роуд. Вроде бы какой-то болван бросился под поезд, – сказал Дин. – А вы чего здесь делали? В носу ковыряли?

– Эльф у нас в единичном экземпляре, таких больше не делают, – говорит Грифф. – Поначалу я как-то сомневался, думал, она не потянет выступлений в клубах. Мне казалось, что Дин, Джаспер и я – неплохое трио. Но Левон настоял, мы пригласили ее на джем-сейшн, и выяснилось, что он прав, а я – нет. Она водит машину, перетаскивает с нами аппаратуру, не обижается на выкрики из зала, и на сцене – два музыканта в одном. Она замечательный клавишник, а уж голос… Он такой узнаваемый.

– Ага, «Мона Лиза» до костей пробирает. У Дебби даже слезы наворачиваются.

– Вот только с ее парнями просто беда. Уж не знаю, где она таких находит. Этот ее австралиец… она опять с ним, представляешь?

– Любовь слепа, – говорит Стив, – и не любит окулистов. А ты, значит… к ней неровно дышишь?

– Я? К Эльф? – У Гриффа вырывается смешок. – Нет. Нет-нет.

– А что тут смешного? У нее все на месте, девушка фигуристая и вообще…

Грифф представляет себе реакцию Эльф.

– Ну, может быть, если бы мы не были в одной группе… но секс музыке не конкурент.

– Как скажешь. А тебе хоть перепадает?

– Что перепадает?

– Ишь ты, какой скромняга.

Грифф размышляет о Марии и Венере. Они вселились в его новую квартиру сразу же после праздничной вечеринки в «Герцоге Аргайле». У них есть свои ключи. Они приходят и уходят когда вздумается, но каждую ночь все трое проводят в одной постели. Они готовят и убирают. Покуривают дурь. О себе ничего не рассказывают, а Грифф не особо и расспрашивает. Боится, что если узнает слишком много, то они исчезнут, рассеются облачком дыма. Они ничего не требуют. Не ждут подарков. Не напрашиваются на тусовки. Но все держат под контролем. И Гриффа это вполне устраивает. Он сомневается, что их отношения – если это можно назвать отношениями – затянутся на долгое время. Наверное, поэтому он о них никому не рассказывает. Вообще никому, даже Дину, хотя Дин с ними знаком. Мария и Венера – очень странный период его жизни.

– Нет, – врет Грифф брату. – Я пока еще только присматриваюсь…

«ГУЛЛЬ 40», – объявляет дорожный указатель. Стрелка спидометра стоит на сорока милях в час. «Тут даже я могу посчитать». Сейчас четверть третьего утра, так что на Альберт-авеню они будут минут через сорок.

– Как ты думаешь, отец еще не спит? – спрашивает Грифф.

– Не-а, ждет нас, сидит на диване, – говорит Стив. – Мы приедем, а он такой: «О, кого это там принесло на ночь глядя». А потом посмотрит на твои усы и скажет: «Сынок, у тебя на верхнюю губу что-то налипло. Дохлая мышь, наверное…»

– Ну да, у отца завсегда игла наготове, чтобы нас не слишком распирало от самомнения.

– Ты не думай, он тобой гордится. Было время, когда он объявлял всем своим пассажирам, что его сын – профессиональный барабанщик, самый молодой в Йоркшире. А теперь, когда тебя показали по Би-би-си, его вообще не остановишь. Он даже приволок в дом игрушечную ударную установку, которую мы с ним для тебя сделали из жестянок из-под печенья.

Грифф косится на брата:

– Да ты что?!

– Ага, он хранил ее в сарайчике. – По Стиву скользят оранжевые отсветы придорожных фонарей. – И даже… – со смехом начинает он, но вдруг лицо его искажается ужасом.

Тяжелую фуру впереди заносит, она складывается перочинным ножом, заваливается на бок, а грузовик на встречной полосе на полном ходу врезается в разделительный барьер. Днище грузовика стремительно надвигается на лобовое стекло «ягуара». Грифф выворачивает руль, будто штурвал в шторм. Визжит резина. Руль клинит. «Разве что чудом…»

– Нормально… – Голос Стива слышен откуда-то издалека и совсем рядом. Хрип. Грифф чем-то придавлен. «В нас врезался грузовик. Авария. Я жив. И Стив тоже. Ну, раз живы, то…» Грифф открывает глаз. Один. Второй не открывается. «Ничего страшного, одноглазому можно играть на барабанах… вот однорукому или одноногому сложнее… А одноглазому можно…» В искореженный «ягуар» сочится оранжевый свет фонарей. Стив согнут пополам, как игрушечный экшн-мен, руки и ноги неестественно заломлены. Крыша стала полом. «Мы перевернулись». Грифф пытается двинуть правой рукой. Рука не слушается. «Хреново». Пытается шевельнуть ногами. Не получается. Ему не больно. Это хорошо. Нет, плохо. «При переломе позвоночника не чувствуешь боли». С губ Стива срывается какой-то звук. Не слова. Хриплое бульканье.

– Все хорошо, – говорит Грифф, но получается «ссеххшшшо», как у дедушки после инсульта. «Или будто спьяну».

Изо рта Стива стекает струйка крови, заливает лицо, ползет по щеке. Неправильно, снизу вверх. В оранжевом свете кровь черная, как нефть. Скапливается в глазницах. Капает с бровей. Он слабо, прерывисто выдыхает.

– Стив, погоди, не… – начинает Грифф. «Шти… хоти…».

Накатывает приливная волна.

Бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум, бум-бум. Прилив схлынул. Грифф возвращается в свое тело. «Это мой пульс». Прерывистый стон. Холодно. Это хорошо. Когда замерзаешь до смерти, становится жарко. Стив рядом. Стив не двигается. Наверное, бережет силы. «Я люблю звезды. Где звезды?» Стив, потолок, тысячи осколков стекла на полу. Который был потолком. Педали. Акселератор. Тормоз. Сцепление. Близко, только руку протяни. «Если б руки слушались». Поблескивает янтарь фонарей. Голоса. Далеко. Или приглушенные, дребезжащие, где-то близко. Из динамика, поздно ночью, под одеялом, в их со Стивом спальне, в доме на Альберт-авеню. «Love Me Tender»[82]. Дин иногда ее наигрывает, когда в шутку изображает Элвиса. Эльф сидит напротив, за битловским столиком в «Синем вепре». Джаспер ловит его взгляд под конец «Пурпурного пламени», чтобы гитара смолкла одновременно с последним ударом барабана.