Теперь она знала о нем все. Она знала, как он затаиваетдыхание, прежде чем прикасается к ее губам, и как тихо вздыхает, когдавстречаются кончики их языков. Она знала, как он обмирает на миг, словнопугается ее смелости, когда она медленно ведет влажными губами по серединке еголадони и, взяв в рот подушечки пальцев, чуть прикусывает их, а потом ласкаетязыком луночку ногтя. Дыхание его прерывается, и сердце начинает стучать где-тов горле, и все силы, которые только есть в его теле, устремляются в низ живота,и она никак не может плотно, без зазоринки, всем телом прильнуть к нему,остается только зажать своими ногами это внезапно восставшее чудо – любодейноеорудие, которое может быть таким огромным, и мощным, и тяжелым, и невесомым, ибесследно исчезающим в огне ее лона, и нежнейшим, и разрушительным, иврачующим… и слаще всего – знать, что он со всем пылом своим, и прерывистымдыханием, и самозабвенной, медвежьей хваткой рук и ног, ломающей плечи и бедра,принадлежит ей – только ей, отныне, и присно, и во веки веков… как в техклятвах, которые дали они друг другу пред алтарем.

Клятвах, которые он затем нарушил… для другой женщины!

Нет. Об этом слишком больно вспоминать.

Маша так резко тряхнула головой, что рука отца, рассеянноперебиравшая ее пышные волосы, упала. Александр Данилыч встревоженно склонилсянад ней:

– Что, милая? Задремала?

Пальцы отца ласково пробежали по лбу, по прядкам Машиным ислабо дрогнули, наткнувшись на влажные, холодные дорожки, оставленные слезами.Она и не заметила, что плачет!

– О чем, милая? – Он осекся: ему казалось, он знает, о чем,и эта постоянная самоказнь отца за то, что дети страдают за его грехи, была дляМаши хуже и невыносимее, чем если б он узнал об истинности ее мыслей! И онабыстро солгала, всем сердцем надеясь, что из множества грехов уж эту-томаленькую ложь во спасение всемилостивый господь, конечно же, отпустит ей:

– Ей-богу, ни о чем. Просто так – от радости.

– От радости?! – переспросил отец не просто недоверчиво, адаже с ужасом, как если бы она издевалась над ним, и Маша поспешилаобъясниться:

– Я вспомнила, как вы, батюшка, о прошлый год почти в эту жепору захворали, и я писала под вашу диктовку духовное завещание.

Мгновение, когда она переводила дыхание, было кратким,однако оба успели вспомнить условия этого завещания. Меншиков поручал своейсупруге Дарье Михайловне и свояченице Варваре Арсеньевой содержать дом досовершеннолетнего возраста детей и пещись о воспитании их; приказывал детямлюбить и почитать их мать и тетку; назначал сына своего наследником всего дома,наказывал ему жить в страхе божием, прилежать к наукам, следовать правиламчестности, а более всего иметь верность и горячую любовь к государю и отечеству.В заключении сего семейного завещания он приказывал заплатить свои долги ипросил прощения у всех, кого неправо обидел. Заготовил Меншиков письма и ксановникам, которых считал к себе хорошо расположенными, особенно к Остерману…Эх, остёр оказался стервятник Остерман: глазом не моргнув, в компании сДолгоруковыми упек-таки светлейшего в Березов!

– В чем же радость, милая? – спросил Александр Данилыч, иМаша, не знавшая, чего бы еще соврать, высказала первое пришедшее на язык,суеверно поразившись тому, что вместо лжи молвила чистую правду:

– Тогда мы ваши дни и часы считали, и я молилась: к чему намбез вас богатства, и почести, и достаток, и все блага мира, так пускай господьуж лучше отымет все, а вас нам сохранит. Господь сие исполнил, а он милосерд имудр. Ежели все богатства наши мы в обмен за вашу жизнь отдали, то разведорогая сия цена?

Александр Данилыч издал короткий сухой смешок и, взяв уСашеньки книгу, открыл ее. Верно, именно на этой странице она частооткрывалась, и, привычно найдя взором нужные строки, Александр Данилычразмеренно прочел:

– «Бог наш всеблагий оставил сильных, мудрых и богатых мираи избрал немощных, не мудрых и бедных по великой и неизреченной благостисвоей…» Ежели так все, как речет святой Симеон-богослов, то мы причислены кчислу избранных, раз господь, возведший меня на высоту суетного величиячеловеческого, низвел меня в мое первобытное состояние? О, дитя мое, все мыищем божий промысел в напасти, человеками содеянной, уверяя себя, что эти твариниже нас и есть не более как дым и тени.

– А ежели и враги наши – орудие божие? – возразила Маша, имысли ее обратились к Бахтияру, который некогда усердно помогал ВарвареМихайловне подтолкнуть племянницу на неизмеримые высоты, откуда она исверзилась с изрядным грохотом.

– Клянусь, что сие истинно! – с деланой шутливостьювоскликнул отец. – Но они и не помышляют об сем и удавились бы с досады,проведав, что я, пусть поверженный, не намерен обращаться с просьбами кпобедителям, а в неволе моей даже наслаждаюсь свободою духа, которой не знал я,когда правил делами государства в пору многоядения и многопития!

Он помолчал, потом со слабой, извиняющейся улыбкоюпроговорил:

– Однако тщеславная гордыня еще не вполне меня покинула.Трудно избежать помысла тщеславия, ибо что ни сделаешь к прогнанию его, тостановится началом нового движения тщеславия! Воистину если б сатана хотелвыдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и он не мог бы выдумать ничегоужаснее! Стыжусь признаться, однако, несмотря на бедствие, в котором янахожусь, я надеюсь еще дожить до того, что увижу здесь врагов моих, погубившихпо злобе своей меня и мое семейство!

Пророческая дрожь зазвучала в его голосе, и Маша с сестроютоже невольно вздрогнули. Тут дверь в избушку вдруг распахнулась, и в горенкуворвался донельзя возбужденный Александр с воплем:

– Батюшка, батюшка, вы и не поверите, кого я сейчас видел!

Поскользнувшись на домотканом половичке, он рухнул на пол.Отец проворно бросился его поднимать, а сестры испуганно переглянулись: обеимвдруг почудилось, что пророчество батюшкино уже исполнилось, и Александрвстретил в Березове сосланных гонителей их. Однако следующие слова братаразвеяли их заблуждение:

– Встретил я Алексея Волкова!

Сашенька пожала плечами: это имя ничего ей не говорило, в товремя как настала очередь переглядываться Меншикову со своей старшей дочерью –изумленно и недоверчиво.

Маша смутно знала Алексея Волкова, но отец помнил егопревосходно: это был прежний адъютант его, два или три года назад отправившийсяс экспедицией Беринга на Камчатку, а теперь, верно, возвращавшийся в столицы.

– Неужто? Алешка?! – воскликнул Меншиков, и Александротчаянно закивал и принялся взахлеб рассказывать: