заявить, что у меня не дрожали руки, пока я рвал их, превращая сперва в серпантин, а потом в конфетти, чтобы уж точно нельзя было восстановить. Еще как дрожали! И не только руки, потому что, покуда уничтожал рукописи, я вспоминал одну историю, которая могла бы поднять мой дух, а вместо этого только ниже его уронила. Воспоминание относилось к июлю 1955 года, когда накануне поездки в Европу в качестве спецкора «Эспектадор» поэт Хорхе Гайтан Дуран явился в мою квартиру в Боготе и попросил что-нибудь для публикации в его журнале «Мито». Я как раз просматривал свои рукописи: откладывал те, что считал достойными хранения, а прочие выбрасывал. Гайтан Дуран, неутолимо вожделевший к литературе и особенно – к возможности отыскать скрытые сокровища, начал перебирать в корзине разорванные листы и вдруг наткнулся на нечто, привлекшее его внимание. «Ну, вот это вполне годится в печать», – сказал он. Я объяснил, почему выкинул – это была целая глава, изъятая из моего первого романа «Шалая листва» (ныне уже опубликованного), а потому иной участи не заслуживающая. Гайтан Дуран не согласился. Он признал, что в романе эта глава лишняя, но сама по себе известную ценность представляет. Я, не столько убежденный им, сколько желая ему потрафить, разрешил скрепить обрывки скотчем и опубликовать главу под видом отдельного рассказа. «Как назовем?» – спросил он, употребив на редкость уместное здесь множественное число. «Не знаю, – ответил я. – Ведь это же всего лишь монолог Исабель, которая смотрит на дождь в Макондо». И Гайтан Дуран написал на верхнем поле первой страницы почти слово в слово: «Исабель смотрит на дождь в Макондо». Так был воскрешен мой рассказ, удостоившийся наибольших похвал критиков и – что особенно важно – читателей. Тем не менее этот опыт я отчасти усвоил и, хотя продолжал рвать рукописи, которые, как мне казалось, никогда не станут книгами, однако все же старался с той поры рвать их так, чтобы можно было склеить.

Рвать рассказы – дело неизбежное, потому что писать их все равно что месить цемент. А вот писать роман – как укладывать кирпичи. Я хочу сказать, что если рассказ не получился с первой попытки, то лучше не настаивать. С романом проще – можно начать заново. Именно это и произошло тогда. Для романа, брошенного на середине, не подходили ни тон, ни стиль, ни характеры персонажей. Этому тоже существует единственное объяснение, хоть я и сам в него не верил. Пытаясь найти решение, я перечел две книги, подумав, что они могут оказаться полезными, – «Воспитание чувств» Флобера, которая не попадалась мне в руки со времен бессонных ночей в университете, но теперь помогла всего лишь избежать подозрительных аналогий. Проблему она не решила. А вторая – «Дом спящих красавиц» Ясунари Кавабата, ударившая меня в самое сердце года три назад и оставшаяся при этом чудесной книгой. Но на этот раз она мне ничем не помогла, потому что я искал что-нибудь о сексуальной жизни стариков, а старики там попадались исключительно японские, а японские старики, как и все японцы, – существа особенные, и, следовательно, их секс с сексом карибским ничего общего не имеет. Когда за обедом я рассказал домашним о моих заботах, мой сын – тот, что щедрей наделен практической сметкой, – ответил: «Подожди несколько лет – и все узнаешь из первых рук». Однако второй сын – художник – высказался определенней: «Перечти «Страдания юного Вертера», – предложил он совершенно серьезно. И я в самом деле попробовал – и не потому лишь, что я отец удивительно послушный, а потому, что подумал – знаменитый роман Гёте может мне пригодиться. Но на этот раз я не рыдал над сценой его убогих похорон, как случилось при первом чтении, а еле дополз до восьмого письма, где юный страдалец повествует своему другу Вильгельму, что уже счастлив в одиночестве в своей хижине. На этом месте, как со мной время от времени бывает, я прикусил язык, чтобы не спросить у всего, что мне встретилось: «Брат, ты мне одно скажи: как же все-таки писать злодолбучий роман?»

Не помню, то ли в книжке прочел, то ли в кино увидел, то ли кто-то рассказывал, клянясь, что это истинное происшествие, такую историю: один флотский офицер контрабандой провел возлюбленную на свой военный корабль, к себе в каюту, и там, средь давящих стен этого приюта любви, они предавались безудержной страсти на протяжении нескольких лет. Того, кто знает автора этой прелестной новеллы, убедительно просят срочно сообщить мне его имя, потому что я столько спрашивал об этом, не получая ответа, что теперь начинаю сомневаться – а не сам ли я ее когда-то придумал, а потом забыл. Заранее благодарен.

25 января 1984 года, «Эль Паис», Мадрид

Примечания

1

На русском языке вышли два тома в изд-ве АСТ; т. 4 под названием «Территория войны» и т. 5 – «Территория слова».

2

На русском языке повесть опубликована под названием «Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля».

3

Район Мехико.

4

Имеется в виду Артуро Суарес Деннис (1887–1956), популярный колумбийский беллетрист.

5

Один из департаментов в Колумбии.

6

Нистен, Пьер-Юбер (1771–1818) – бельгийский физиолог и педиатр, описавший нисходящий порядок развития трупного окоченения, который получил впоследствии название «правило Нистена».

7

Формоза – историческое название острова Тайвань.

8

«Справедливое притязание» (юридический термин).

9

Остальные четыре премии присуждаются: по физике и химии – Королевской академией наук; по медицине или физиологии – Нобелевским комитетом Каролинского института; премия мира – Нобелевским комитетом парламента Норвегии. – Примеч. авт.

10

Ошибка автора.

11

Здесь: штатный (англ.).

12

Здесь: состояние (франц.).

13

Или с 26-й: Шенберг, Шнитке, Шопен, Шостакович, Шуман, Шуберт. – Примеч. пер.

14

Гвидо д’Ареццо, Гвидо Аретинский (ок. 990 – ок. 1050) – монах-бенедиктинец, один из крупнейших итальянских теоретиков музыки.

15

Анри Шарьер (1906–1973) – французский писатель, осужденный за убийство, автор автобиографического романа «Мотылек», повествующего о его аресте и последующем побеге из колонии во Французской Гвиане.

16