У нас в Аракатаке аниме – это крошечные, не больше дюйма ростом, существа, обитающие на дне больших кувшинов для вина или масла. Иногда их путают с гусарапо или сарапико, которые на самом деле представляют собой личинки москитов, живущие на дне резервуаров с питьевой водой. Однако знатоки нечисти их никогда не перепутают: аниме обладает способностью выбираться из своего убежища, даже если кувшин плотно закрыт крышкой, а развлекаются они, устраивая в доме разнообразные пакости и шкоды. И не более того; это существа проказливые, но безобидные и благодушные: от них скисает молоко, меняется цвет глаз у младенцев, ржавеют замки, снятся замысловатые сны. Да, конечно, бывало раньше, что они доводили людей до сумасшествия и забрасывали камнями их дома. Был такой случай с доном Антонио Даконте, итальянцем-эмигрантом, внедрившим у нас последние достижения прогресса – немое кино, бильярд, прокат велосипедов, граммофон, радиоприемник. Как-то вечером разнесся слух по всему городку, будто аниме швыряются камнями в дом Даконте, и все, конечно, побежали смотреть. Вопреки ожиданиям это оказался не фильм ужасов, а скорей водевиль, хотя ни единого целого стекла в доме не осталось. Не видно было, кто это делал, но камни летели со всех сторон, причем колдовским образом не задевали людей, а попадали прямо в цель, то есть – во все стеклянное. И долго еще после этой волшебной ночи мы, дети, обязательно забирались к дону Антонио, чтобы снять крышку с кувшина и увидеть аниме – тихих и почти прозрачных, – скучающих под водой.

Самый, наверно, известный дом в городке стоял на углу рядом с тем, где жили мои дед с бабкой, и все называли его «дом мертвеца». В нем несколько лет провел приходской священник Франсиско Ангарита, окрестивший все наше поколение и знаменитый своими леденящими кровь проповедями. О падре Франсиско, подверженном приступам дикой ярости, шепотком говорили много чего – и хорошего, и дурного, но лишь много лет спустя я узнал, что, когда началась забастовка, а потом убийства сборщиков бананов, он занял очень твердую и последовательную позицию.

Я часто слышал, что дом получил свое название потому, что там якобы по ночам бродит призрак человека, на спиритическом сеансе представившегося Альфонсо Морой. Падре пересказывал эту историю с таким реализмом, что у нас мурашки бежали по спине. По его словам, этот человек – коренастый и плотный, с коротко остриженными густыми волосами, с безупречными, белоснежными, какие бывают у негров, зубами – ходил без пиджака, в сорочке с закатанными до локтя рукавами. Каждую ночь, как только било полночь, он, обойдя дом, исчезал под тыквенным деревом, росшим посреди двора. Разумеется, почва под ним была много раз перерыта в поисках закопанного в корнях клада. Однажды белым днем я погнался за кроликом и оказался в соседнем дворе: кролик юркнул в сортир и притаился там. Я толкнул дверь со всей силы, но вместо кролика увидел человека, скорчившегося над очком с тем меланхоличным видом, какой в этих обстоятельствах бывает у каждого из нас. Я узнал его немедленно – и не только по закатанным рукавам, но и по сверкавшим в полутьме африканским зубам.

Этот и многие другие случаи вспоминал я несколько дней назад в раскаленном городке, а мои старые друзья, и новые друзья, и те, с кем только что подружился, – все были вроде бы очень рады, что мы после столь долгой разлуки снова вместе. Это был тот самый родник поэзии, рокот которого звучал мне по всему свету и на всех языках – и притом, казалось мне, существовал он скорее в памяти, чем в действительности. Трудно представить себе место более забытое, более заброшенное, более удаленное от Божьих дорог. И как же тут было от чувства протеста не всколыхнуться душе моей?

21 декабря 1983 года, «Эль Паис», Мадрид

Как пишется роман?

Этот вопрос, без сомнения, чаще всего задают писателю. Ответ дается в зависимости от того, кто спрашивает. Более того – на такой вопрос отвечать полезно, ибо хотя удовольствие – не только в разнообразии, как говорится, но и в том, что оно предоставляет возможности найти истину. И несомненно одно – сдается мне, что чаще всего этот вопрос задают себе сами романисты. И самим себе всякий раз мы отвечаем по-разному.

Имею в виду в первую очередь тех писателей, которые считают, что литература призвана улучшать мир. А те, которые полагают, что она призвана округлять банковские счета, знают формулы успеха – выверенными так же точно, как в математике. Издатели это знают. Один из них с удовольствием рассказывал мне недавно, как просто было ему получить Национальную литературную премию. Прежде всего необходимо проанализировать состав жюри, узнать биографию каждого из его членов, его пристрастия и вкусы, его собственные произведения. Издатель думал, что сумма всех этих элементов даст представление о вкусе всего жюри в целом. «На то и существуют компьютеры», – сказал он. Определив, какого сорта книга имеет наибольшие шансы получить премию, следует действовать методом противоположным тому, что применяется в жизни: вместо того чтобы искать такую книгу, стараются понять, какой писатель (хороший или бездарный) сможет лучше других ее изготовить. После этого остается лишь подписать с ним контракт, чтобы засадить автора за написание книги, которая на будущий год получит Национальную премию. Тут тревожит лишь, что автор доверится компьютерам, а те дают вероятность попадания лишь в 86 %.

Так что проблема не в том, чтобы написать роман – или пусть даже рассказ, – а в том, чтобы написать это всерьез, а иначе он не продастся и не получит никакой награды. Нет решения этой проблемы, и уж кому лучше знать это, как не человеку, пишущему сейчас эту колонку с тайным замыслом самому отыскать разгадку. Так что я вернулся в свой кабинет в Мехико, где ровно год назад оставил несколько неоконченных рассказов и начатый роман, и почувствовал, что не могу найти кончик нити и распутать весь клубок. С рассказами сложностей не возникло: они лежали в мусорной корзине. Перечитав их с безопасной дистанции в один год, я готов был поклясться – не кривя при этом душой, – что их написал не я. Они были частью старого проекта – шестидесяти с лишним рассказов о жизни латиноамериканцев в Европе, но имелся у них один существенный дефект, дававший основания разорвать их: я сам не верил тому, что написал.

Мне не хватит самонадеянности