Когда вышли на улицу, сигнализация угомонилась, но стоило нам сесть в машину, как автомобили снова загудели. Мы проехали несколько кварталов, а они по-прежнему орали нам вслед. Когда мы влились в бруклинское движение и устремились к Бэй Ридж, звуков уже не слышали.

— Взгляните, — сказал Эд, внезапно сбросив скорость.

Он указал на что-то в окно и одновременно снял ногу с газа.

— Взгляните на это столкновение культур!

Я увидела мексиканскую бакалейную лавку, азиатский супермаркет и скандинавский магазин. Автомобиль остановился. Эд восхищенно смотрел из окна, в то время как позади нас началась злобная какофония клаксонов.

— Ну разве вы не любите Нью-Йорк? — спросил Эд и продолжил движение.

Магазин «Фэмили стор» приветствовал нас бурей ощущений. В помещении царил густой дух тмина, кардамона и сумаха. На деревянном полу стояли корзины с пряностями, за ними, радужным фоном, — стеллажи с оливками и разнообразными соленьями. Холодильные камеры заполнены едой, яркой, как драгоценности: бледные шары фаршированных кочанов капусты, бежевые горы пасты нута и изумрудные оладьи из цуккини.

— Мы к вам за йогуртом, — сказал Эд улыбающемуся продавцу.

— Дружище! — воскликнул он и подбежал к Эду. — Прежде попробуйте вот это.

Не дожидаясь ответа, зачерпнул белый мягкий жирный творог со сливками и шлепнул его нам в подставленные рты. Нежная консистенция, пикантный вкус. Восхитительно!

— Этот йогурт сделан из козьего молока. За молоком езжу к амишам.[82]Это очень полезно. В козьем молоке много кальция.

Продавец был грузным мужчиной, но передвигался очень легко, словно танцуя. Заставил нас попробовать сыр, приготовленный своими руками («Один покупатель прилетает к нам из Англии на собственном самолете»), попробовали мы и его патоку меласса из гранатов, и баба гануш.[83]Он говорил, не умолкая, вынимал еду из холодильных шкафов и кормил нас, кладя лакомые куски прямо нам в рот.

— Восхитительно, восхитительно! — ворковал он, глядя, как мы едим.

— Постарайтесь сохранить аппетит на будущее, — шепнул Эд.

Мы вышли на улицу. Я бережно держала на руках йогурт и затаила дыхание, когда Эд рывком вывел машину с парковки и направился в сторону Кони-Айленда. Мы ехали по улицам, в названиях которых слышалось море: Нептун или Прибой, по направлению к огромному сооружению из белых досок и гнутого металла.

— Это Тотонно, — сказал Эд строго и торжественно. — Их пицца всем пиццам пицца.

Автомобиль стал снижать скорость, словно по собственной воле.

Он с тоской смотрел из окна и вдруг воскликнул:

— Да что такое? О господи, Джераса нет.

Нога Эда нажала на тормоз, и он остановился посреди движения. Взвыли автомобильные гудки. Потрясенный, Эд не обращал на них внимания.

— О господи, видите объявление? «Помещение сдается в аренду». Видите? Нет, я с ума сойду. Они же научили меня готовить ветчину. Они всегда здесь были. О боже, какая трагедия!

Эд снял ногу с тормоза и тронул автомобиль с места, оплакивая Джераса.

Мы сделали остановку у киоска с хот-догами, неподалеку от осыпающихся «русских горок». Киоск стоял на замусоренной аллее, он выглядел, как горделивая реликвия. Вышли, приблизились к кондитерскому магазину. У дверей стоял беззубый мужчина, просил милостыню. Инстинктивным жестом легко подающего человека Эд сунул руку в карман и подал нищему доллар.

Эд даже не осознал, что сделал это, потому что с восторгом уставился в витрину.

— Посмотрите! — сказал он с почтением. — Шарлотта Рюсс, классический кондитерский магазин Бруклина! В другом месте вы этого не встретите.

Он достал из кармана еще один доллар, сунул его в окошко и зарылся лицом в маленькую белую чашку. Оторвал голову, и я увидела, что его подбородок покрылся взбитыми сливками, а лицо сияет, словно у десятилетнего переростка.

— Привет, малыш! — из боковой двери вышел седовласый гном.

Его лицо освещала улыбка. Задрав голову, он смотрел на Эда, словно на вышедшее из облаков солнце. Распахнул дверь и пригласил нас войти. С потолка крошечного магазина свисали леденцы, сверкая всеми цветами радуги. Размеры конфет варьировались от нескольких дюймов до нескольких футов в диаметре. По прилавкам шествовали засахаренные яблоки, на стенах, словно мягкая радуга, развешаны мешки с конфетами. В одном углу стоял огромный помятый медный котелок, наполненный ярко-красным сахарным сиропом и накрытый сверху горячей тарелкой. Рядом с котелком яблоки с поднятыми черенками-хвостиками. Яблоки замерли, ожидая, когда их обмакнут в сироп.

— Джон делает все сам, — заметил Эд.

А затем, тряхнув головой, словно этот факт был одновременно невероятным и неоспоримым, воскликнул:

— Клянусь, все только сам!

Я тронула самый большой леденец.

— Сколько просите за самые большие конфеты? — спросила я и пошатнулась, когда конфета ударила меня по плечу.

Она была с меня ростом и невероятно тяжелая.

— Десять баксов, — сказал он.

— И только-то? — поразилась я и полезла в карман за чеком. — В детстве я мечтала о такой конфете, — призналась я и вскинула гигантский леденец себе на плечо, — но думала, что они стоят целое состояние.

— В других местах так и есть, — сказал Эд, направляясь к дверям. — Джон — последний человек из старой гильдии мастеров.

— Да, даже и не вспомню, как начал этим заниматься, — сказал Джон. — Это умирающий промысел. Никто уже не хочет браться за это.

А затем, словно разговаривая сам с собой, добавил:

— И кто может их обвинять? Один лишь котелок весит тридцать пять фунтов. Пока варишь, то и дело обжигаешься. Посмотрели бы вы на меня, когда я заканчиваю работу.

Затем он отбросил мрачные мысли, обнял Эда и отворил дверь.

Мы вышли на разбитую дорожку, и он крикнул вслед:

— Не пропадай!

— Разве он не изумительный? — спросил Эд, отпирая дверь машины. — Такие люди, как он, будут радовать меня до самой смерти.

Пристроив леденец, я осознала, что впервые за несколько месяцев чувствую то же, что Эд. Мы проехали мимо объявления в витрине Джераса, и Эд снова запричитал о потере, после чего взял курс на Флэтбуш. Он заверил меня, что там лучшая вяленая курятина на свете.

На Манхэттен мы возвращались уже вечером в сопровождении непрекращающейся автомобильной музыки. Мой йогурт покоился в хозяйственной сумке, ждал, когда я превращу его в аушак. На сидениях лежали колбасы и выпечные изделия, леденцы и специи, куры и сыры. «Мир, в котором есть все это, — думала я, оглядывая нашу добычу, — очень хорошее место». Я ощущала себя обновленной, живой, оптимистически настроенной. Мысль о возращении на работу неожиданно показалась мне волнующей.