Седой открыл шкаф, достал атласный халат и кинул мне. Темно-синяя тряпка спланировала на пол рядом.

— Прикройся, — скомандовал он, приводя свою одежду, которой было не в пример больше, в порядок. — Тебе пора возвращаться, скоро этаж закроется.

Вот и вся романтика. Двадцать первый век на дворе, все стало проще. Правда, нечисть никогда и не усложняла эту сторону своей жизни, руководствуясь желаниями, а не пресловутыми условностями или моралью. Больше я на него не смотрела, подняла легкий халат и завернулась, нашла и надела туфли, подобрала клинки обернув их лоскутом от блузки. Дотронулась до ручки двери, помедлила и потянула. В отличие от прошлого раза, в этот я надеялась, что она не сдвинется с места, не вполне представляя себе, что делать в этом случае. Но она легко открылась. Он меня не задерживал.

Я вернулась в нашу пустую в этот час гостиную. Не помню, попадались ли мне другие гости по дороге, слишком глубоко погрузилась в собственные мысли, но, кажется, пару раз я слышала смешки и ропот за спиной. Вернулась, села в кресло и замерла. Помню, как вернулись наши, их тихие разговоры, кто-то даже подошел достаточно близко, что я почувствовала присутствие за спиной. Не знаю, кто это был, но уж точно не Пашка, та бы сдерживаться не стала. Потом все ушли, и я снова осталась одна.

В этот час одиночества мне почему-то вспомнилась Вера, как они с Тимуром пытались положить на алтарь чужого ребенка. Сегодня я понимала их чуточку больше. Не оправдывала, но могла представить ужас матери, над жизнью ребенка которой завис жертвенный нож, понять ее готовность идти до конца. Кирилл ведь пытался им помочь, возможно, даже они и натолкнули его на мысль о подмене, а может, он их, чтобы посмотреть, что в итоге получится, учесть ошибки и свой подлог осуществить как по маслу. Может быть, все может быть.

Помню, как вставало солнце, расцвечивая сквозь бойницы комнату живыми полосами света. Я сидела, думала, ждала солнца, ждала тьмы, а когда стало совсем невыносимо, пошла в свою спальню, скинула в угол остатки одежды, обтерла тело мокрой губкой, забралась в кровать в одиночестве и уснула. Решение принято, оставалось проверить, хватит ли мне силы духа и смелости следовать выбранному пути.

Бала, как такового, в последнюю, десятую, ночь не было. Оркестр играл, столы накрыли, но как только хозяин цитадели сделал сенсационное заявление касательно личности жертв во славу рода, вся эта развеселая компания с криками и восторгом предвкушения на лицах и рылах покинула замок.

Алтарь располагался на возвышении позади цитадели. Большая пустынная площадка. Среди таких артефактов, как камни правды и жертвенник, не приветствуются праздношатающиеся. Артефакты бывают разные: большие и маленькие, которые запросто положишь в карман, и те, которые невозможно не то что поднять, а даже сдвинуть с места. Такие места есть у каждого замка, места, где льется кровь на потеху толпе.

В зале остались единицы, в основном слуги, люди из представительства северных земель. Две девушки тихо переговаривались в уголке, мужчины вели себя странно, обособившись от одного высокого крепкого, с ранней сединой на висках, который подпирал колонну в одиночестве на противоположной стороне зала, то и дело ловя на себе дико встревоженные взгляды соплеменников. Наверное, ему это надоело, потому он как-то вдруг подобрался и последовал за ушедшими в радостном предвкушении гостями. Я могла бы сказать ему, какую ошибку он совершает, но, увы, случая не представилось, да и кто будет слушать случайную знакомую, я бы точно не стала.

Я поднялась на балкон, устроилась за одним из столиков и даже успела схватить бокал с шампанским с подноса проходящего официанта, не слишком довольного своим местонахождением. Всю нечисть сейчас неумолимо тянуло в одно место — туда, где с минуту на минуту начнется самое веселье. Там будет такой всплеск страха и боли, отчаяния и агонии, многие умоются кровью.

Мои спутники не были исключением, Веника так вообще потряхивало весь вечер. Эта ночь вообще началась странно, Семеныч и Алексий вместо ожидаемого недовольства, нотаций в лучшем случае и пребывания запертой в своей комнате в худшем, были предельно вежливы и оживлены. Мохнобровый поклонился, стоило мне выйти в гостиную, гробокопатель показал большой палец, но так и не пояснил, что вызвало такое горячее одобрение. Пашка не появлялась.

Наша последняя ночь в Серой цитадели, свадьба, заканчивающаяся смертью новобрачной под восторженные аплодисменты гостей. Под утро мы возвращаемся в Юково, староста просил собрать вещи заранее.

— Почему ты не с семьей? — из-за спинки кресла вышла Тамара, с таким же бокалом в руке, как у меня.

— С семьей?

— Брось, — девушка, или, вернее, демон в прекрасном облике, — от тебя за версту несет Седым. Поверь, ваша близость ни для кого не секрет.

— Вот почему все сегодня такие предупредительно-вежливые, — буркнула я, а она развела руками.

— Так почему? Твое место там.

— Твое тоже.

Мы замолчали, и, словно ожидая этой паузы, замок вздрогнул от пола до потока, содрогнулся от крика, рева топы, выплеснутой силы. Первая кровь пролилась на алтарь.

— Твоя дочь там.

— Знаю. — Я сделала большой глоток.

— Седой очень высоко ценит ее, у нас это редкость, — она отсалютовала бокалом.

— Что тебе от меня надо? — прямо спросила я.

— Сама задаюсь этим вопросом, — девушка села напротив. — Ты похожа на редкую диковинку, которая и притягивает и отталкивает одновременно.

— Как определишься, дай знать, если не трудно, — попросила я без всякой иронии.

Стены вздрогнули снова, и графит на мгновение налился ярким светом, все его слюдяные вкрапления одновременно вспыхнули. Исступленные вопли, восторг от чужой боли. Я поморщилась.

— Не любишь смерть? — тут же поинтересовалась Тамара. — В нашем мире это может стать проблемой.

— Уже стало.

— Почему тебе так тяжело? Ведь это не твоя смерть?

— Помнишь свое первое убийство? — поинтересовалась я, нисколько не сомневаясь в ответе.

— Да, — она смутилась, будто я ее о первом поцелуе спросила. — Боюсь, вышло не слишком чисто и красиво. А ты?

— У меня так ни разу и не получилось. — У нее подобное откровение вызвало тяжкий вздох, а у меня улыбку. — Были моменты, когда я этого очень сильно хотела, и все же… — Я окинула взглядом пустой зал, половина музыкантов оставила инструменты и ушла во вполне ожидаемом направлении. — Я видела смерть. Близко. Я помню все, до мелочей. Помню, с каким звуком ломается шея, видела, как застывают глаза, знаю, как легко и бесшумно нож, зажатый в опытной руке, входит в тело, знаю, как пахнут кровь и внутренности, как чужеродно белеют срезы костей, среди того, что когда-то было человеком. Я рада бы забыть, но по ночам оно все равно возвращается. Я человек, я выросла в мире, где это вызывает ужас, где, увидев смерть, ты не забудешь ее никогда, не сможешь. — Я одним глотком допила вино, уже жалея о нахлынувшей откровенности, но все же решила закончить. — Так что я стараюсь не пополнять коллекцию воспоминаний, она и так непозволительно обширна. Когда есть выбор, я предпочитаю отвернуться.